Пластинка на винчестере - Михаил Петрович Лаптев

Приехав на постоялый двор, Агибалов сам проследил, как перенесли мешки в угловую каморку без окон, пересчитал их, запер дверь собственным замком и, выпив с дороги добрую чарку перцовой, хотел немного вздремнуть. Но сон почему-то не шел. Агибалов решил пройтись по селу и таким образом попал на сход.

Прозвище «Лихой» Ванька Агибалов получил скорее в насмешку. Ничего лихого, кроме усов, пышного казачьего чуба, привычки носить фуражку на одном ухе, у доверенного не было. Был он человеком подозрительным, повидавшим на своем пути много разного люда и убежденным в том, что все встреченные только о том и думают, как бы напасть на него в глухом овраге под Верхогорьем, перебить конвой и забрать золотые мешки.

Но до сих пор, за много лет службы, ничего подобного с Агибаловым не случилось. И постепенно он стал смотреть на людей, как на баранов, не способных на решительный и опасный шаг.

В Талом Агибалов мог быть совершенно спокойным. В угловую каморку без окон войти можно только через комнату, где ночевал конвой. А казаки всю ночь сменяли друг друга у дверей. Доверенный при охоте мог надолго отлучиться…

Лихой Ванька хлопнул тросточкой по сапогу, усмехнулся и сказал:

— Не пойму я тебя, Трофим Петрович… господин староста. Увижу в Верхогорье урядника, обязательно расскажу, как ты потакаешь мужикам. Этих нечесаных обормотов надо в страхе держать, а ты… Хар-рош! Подай им школу! Да они и без школы того и гляди кланяться тебе перестанут. Мужичье!

— Зачем же вы так, господин доверенный? — вмешался писарь Фертиков. — В наше время без просвещения стыд.

— Э-э, брось, — отмахнулся Агибалов, — все это бредни социалистов, тьфу! Такой народ только нагайкой учить.

— Стыдитесь, господин доверенный, — сокрушался Фертиков, — вы-то ведь образованный человек… Поймете, да поздно будет.

Староста Мамин хотел было одернуть своего писаря, но раздумал. У Лихого Ваньки просто ума не хватит, чтобы заподозрить Фертикова в сочувствии к социалистам. За себя же староста нисколько не беспокоился. Они с урядником еще посмеются над наивностью доверенного.

О постройке школы в селе давно вели разговор мужики. На ходатайство об учреждении в Талом хотя бы церковно-приходской школы сначала не было никакого ответа. На второе ходатайство, с которым от мира были посланы три мужика, начальство ответило, что школа есть в Верхогорье, а если в Талом хотят иметь свою, то пусть общество об этом само и позаботится.

Об этом и шумели на сходе почти полдня. Благо, время свободное, с поля убрали, а погода стояла прямо-таки расчудесная.

Ничего определенного сход не решил. Кое-кто поговаривал послать ходоков к самому министру просвещения, в столицу. С этим согласились, несмотря на кривые усмешки сельских богатеев.

Им-то что? Крепкие хозяева! Дети у них учатся в городах, а чаще остаются дома, помогают отцам, присматриваются к хозяйству, готовятся перенять дела на свои плечи. Только разве дураки станут бросать деньги, свои, кровные, на такое пустое дело, как школа…

Агибалов небрежно откланялся у ворот и вошел на постоялый двор. Он послушал, как хрупали овес казачьи лошади, шумно вздыхали и переступали коваными копытами в темноте по гулкому деревянному настилу. Прошел в комнату, где расположились казаки. Трое играли в карты, остальные уже спали: завтра рано вставать.

— Иван Севастьянович, в картишки с нами, а? — предложил чернявый бойкий казак, — поди, скушно?

— Не сегодня, — коротко ответил Агибалов и, еще раз оглядев замок, ушел спать в отведенную ему комнату.

Весь следующий день он ехал позади обоза, лишь изредка обгоняя конвой, подсвистывал дятлу на высоком кедре, следил за бурундуком, смотрел нападающие бесшумно листья и ни о чем не думал.

После обеда, когда остановились в Верхогорье, к Агибалову подбежал вчерашний чернявый бойкий казак и, заикаясь, выговорил:

— Го-господин А-агибалов, м-мешки худые…

— Какие еще мешки? Ты что гогочешь, как гусь? Ты пьян, или не выспался?

— С золотом, господин доверенный. Кто-то их, должно, проткнул…

Лихой Ванька с недоверием посмотрел на побледневшего казака, плюнул и бегом кинулся к возам. Несколько мешков и вправду были проткнуты снизу толстым четырехгранным шилом. Дырки были основательно расшатаны и края их не могли сомкнуться, если их даже сильно сдавить. Брезентовая подстилка была распорота, солома разворошена. На досках, на самом дне одной из телег были отчетливо видны крупинки золотого песка. Похудевшие мешки были вчетверо легче целых.

На привале, когда кормили лошадей, к телегам никто близко не подходил. Значит, от самого Талого, где Агибалов не догадался осмотреть мешки перед погрузкой, все тридцать верст золото сыпалось на дорогу, в пыль.

Агибалов сразу припомнил, как с трудом поднимались утром казаки, как трясли лохматыми головами, матерились, много пили квасу, долго плескали в опухшие лица ледяной родниковой водой из бочки, — и все понял. Кто-то очень хитрый и ловкий провел его, как сопливого мальчишку. Вот оно!

На глазах у оторопевших казаков Лихой Ванька расстегнул кобуру, вытащил тяжелый смит-вессон и, поднеся дуло к виску, выстрелил. Никто и слова не успел сказать. Когда к нему подбежали, доверенный уже не дышал.

Перед смертью он даже не подумал, зачем вору надо было, чтобы золото сыпалось на дорогу. Ведь собрать его сейчас оттуда совершенно немыслимо. Может быть, Агибалов был уверен, что золото унесли еще там, на постоялом дворе?..

Через день весть о страшном событии разнеслась по всему уезду. Кое-кто лунной ночью ползал на брюхе по дороге и, судорожно озираясь по сторонам, нагребал в мешок легкую, скрипящую на зубах пыль.

А еще через день на усыпанный золотым песком тракт обрушился затяжной осенний дождь. В Талое нагрянуло начальство: урядник, следователь, управляющий прииском, полиция. Похватали и посадили в каменный погреб винной лавки несколько подозреваемых.

На чердаке постоялого двора обнаружили тщательно заделанное, засыпанное золой место, где совсем недавно были оторваны и снова крепко пришиты две плахи, как раз над угловой комнатушкой без окон, где ночевало злополучное золото. В каменный погреб попала почти вся семья хозяина постоялого двора.

Начались бесконечные дожди, засвистал пронизывающий ветер, обрывая с деревьев последние листья.

До белых мух тянулось следствие. Из Талого арестованных увезли сначала в Верхогорье, откуда многих отпустили домой. Хозяина постоялого двора, его взрослого сына и еще двоих увезли из Верхогорья неизвестно куда.

Зимой Пашихинский прииск свернули и перенесли в другое место. Песок, из-за которого застрелился Агибалов, был последний, заскребки. Управляющий Пашихинским прииском недосчитался почти двух пудов золота.

В народе все упорнее ходили слухи, что все это проделали люди управляющего