Пластинка на винчестере - Михаил Петрович Лаптев

Изогнутым гвоздем Витька открыл замок кладовки и похитил ведро белой масляной краски. На соседнем строительстве он стащил стремянку и отправился к стене. За два с половиной часа, пока он работал, никто ни разу не помешал Витьке.

Утром целая толпа скопилась у стены. Витька, как ни в чем не бывало, прошел мимо. Уже из цеха он смотрел на читающих и от восторга орал какую-то песню и размахивал руками.

Чуть не во всю длину стены там было написано: ЛЮБЛЮ ВАЛЮ!

На восклицательный знак немного не хватило краски, но так было даже лучше. Весь день только и было разговоров, что об отчаянном человеке, додумавшемся до такого. Витька хотел рассказать про все вечером, но ребята уже к обеду знали, кто это сделал. Узнали потому, что комбинезон и рабочие ботинки Витьки были густо заляпаны белой масляной краской. От нервного напряжения Витька даже не заметил этой явной, неопровержимой улики. На него теперь смотрели с удивлением, недоумением и невольной почтительностью.

После смены Валя ждала Витьку за углом проходной, красная от смущения.

— Что ты натворил? — с упреком сказала она, хотя было видно, как это ей приятно. — Пойдем, на нас смотрят, — тут же проговорила она, показывая логичность женского характера.

Они ходили по городу до самого вечера, катались на речном трамвае, ходили в кино, ели мороженое… В парке Валя неожиданно притянула Витьку к себе и быстро, горячо поцеловала в губы.

— Ты ведь художник, Виктор, — почему-то шепотом сказала она. — Ты нарисуешь меня?

— Да, я обязательно напишу твой портрет, — твердо ответил Витька.

А за ведро краски с Витьки удержали из получки.

МАРТОВСКИЙ СНЕГ

Мне навсегда запомнились бесконечные синие сугробы, набегающие на дорогу, небо с редкими, яркими звездами и какое-то особое чувство легкости и простоты. По всей России от Гдова до Камчатки, от Ямала до нашего городка лежали синие сугробы. А мы с винтовками за плечами шагали вдоль тускло отсвечивающего снега, тихо переговаривались, останавливались на минуту, чтобы раскурить тоненькие папиросы, и шли дальше. Винтовки у нас были учебные, с просверленными дырками в патроннике, зато штыки были примкнуты и грозно поблескивали от холодного лунного света.

В прошлом году, в День победы, незнакомые люди обнимались и плакали прямо на улице. А Борька Борщев, поскрипывая деревянной ногой, ходил под окнами, играл на хромке и пел пьяные песни. Мальчишки ходили следом и, когда Борька замысловато ругался, мальчишки понимающе переглядывались. Потом Борьку увела молодая женщина, заплаканная и тоже немножко пьяная.

Хлеб все еще выдавали по карточкам, но уже не было такого, чтобы очередь занимать с вечера. Хлеб часто привозили ночью и сразу начинали давать. От него пахло до дикости вкусно, и пока мы, ребятишки, несли его домой, буханка была почти вся ободрана. Мы уверяли дома, что такую дали, нас бранили, а на следующий день все повторялось.

Осенью я поступил в техникум. До этого пришлось побывать в ремесленном училище, потом работать в столярке и доучиваться в седьмом классе.

И вот наступил март, первый послевоенный марте синим снегом. В этом году мне исполнилось восемнадцать лет, и я впервые был занесен в списки избирателей.

Взрослым я стал два года назад, когда получил паспорт. В военное время взрослыми считались все, кто получал рабочую карточку.

Накануне выборов нас троих: меня, Мишку Волоха и Витьку Доброва — вызвал физрук. Физрука звали Иван Сергеевич. Иван Сергеевич служил на флоте и на гражданке не снимал морскую форму. В то время военная одежда была в моде. Может быть потому, что другой было мало. Из нас троих только Витька был одет по-человечески. На мне, например, была перелицованная зеленая шинель не то польского, не то английского образца. На базаре тогда этого добра было полно.

Наш физрук ходил всегда наглаженный, в него были влюблены поголовно все молодые преподавательницы техникума, и мы это знали. И на этот раз он был аккуратно выбрит, от него пахло одеколоном, но жил он не очень хорошо, как все.

— Вот что, ребята, — сухо сказал он. — Вы трое пойдете сегодня в патруль. Я вам расскажу, куда вы должны явиться. Будете охранять линию телефонной связи от лесозавода до шестого отделения совхоза. Сейчас идите по домам, оденьтесь потеплее, ночь впереди. Придете сюда, получите винтовки, отведу вас в караулку. Ясно?

— Как божий день, — ответил Мишка и добавил. — А патроны дадите?

— Все дам, — пообещал физрук и улыбнулся.

Когда мы пошли, Иван Сергеевич остановил нас:

— Дома скажите, что дежурите в техникуме!

Мы понимающе кивнули.

Витька жил на квартире у старушки, в центре города, вся его теплая одежда была на нем, поэтому он пошел со мной.

Витька был гордый. Он ни за что не сел ужинать у нас, хотя мама его пригласила. Витька сказал, что он сыт. А я знал, что Витька часто ест один раз в день. Витька Добров был старше всех нас, знал многое такое, о чем мы и не догадывались. Он читал нам стихи Есенина, показывал самодельный радиоприемник и учил, как защищаться, если на тебя напали с ножом. Помню, нас еще осенью послали на лошади отвезти в соседнюю деревню плуг, одолженный техникумом. На обратном пути мы нагрузили рогожный куль картошки из огромного бурта и завезли Витькиной хозяйке. Старушка так обрадовалась, что дала нам по каменному прянику, с которыми Витька и я не знали что делать.

Когда мы вышли от нас, Витька вынул пачку тоненьких папирос, гвоздиков, как мы их звали, и предложил мне. Я робко взял одну и, неловко вытянув губы, закурил. Курить я научился недавно, в столярке. Там все курили, а некурящих считали сопляками и презирали.

Мишка Волох дожидался нас у техникума. На Мишке была старая разношенная телогрейка, а шея обмотана материным платком, который он старательно прятал, но платок все равно был виден. Шея у Мишки из-за этого не поворачивалась, и он вынужден был поворачиваться всем телом.

— Ну, — сказал Витька, и мы вошли в коридор.

В освещенной кладовке копались в связках тренировочных костюмов и старых бутс завхоз и наш физрук.

Винтовки нам дали учебные, по ним мы учились военному делу, или артикулам, как говорил Иван Сергеевич. Больше всех меня мучало взаимодействие частей затвора. Я никак не мог запомнить, что и куда идет при повороте рукоятки затвора влево. Наше огорчение из-за неполноценности оружия скрашивалось тем, что у винтовок были самые настоящие