Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров

обратив на меня внимания, скрылись в кинотеатре. Настроение мое безнадежно испортилось. Билет я отдал какой-то девушке. Я забыл о весне. Не слышал ни веселых трамвайных звонков, ни беспечного людского говора.

Почему-то выплыло в памяти слово «работяга». Это я — работяга, слесаришка в замасленной спецовке… Семка лучше? Конечно. У Семки батя — крупный начальник, Семка ходит щеголем, умеет говорить деликатненькие словечки. С ним, конечно, Лене интересней… Ну и пусть!

Около часу печально слонялся я по улицам. Забрел в квартал молодежных общежитий, где жил Костя Бычков. Зайти?

Комната, в которой жили Бычков, Стрепетов и еще два каких-то парня, была маленькой. Обстановка простая: кровати, тумбочки, стол, полдюжины простых стульев. На окнах простенькие, не первой свежести занавески. Над кроватями — дешевенькие бумажные коврики производства рыночных художников, с такими же дешевыми рисунками, нарисованными малярными красками. В рамках фотографии, пара цветных плакатов вместо картин и старенькая гитара.

За столом сидели Костя, Миша Стрепетов и незнакомый парень. Костя обрадовался моему приходу.

— Знакомься, мои друзья.

Парень — высокий и плечистый, с крупным скуластым лицом и вьющейся темной шевелюрой — назвался Василием. У него широкие толстые ладони. Мою руку сжал сильно, до хруста. Движения у него замедленные, ленивые, сила чувствовалась в нем недюжинная. Он походил на кузнеца-мастерового с широкой лентой на лбу, такого я видел в какой-то книге.

Костя принял от меня пальто, положил на кровать. За стол сел рядом. Появилось две бутылки водки, колбаса, квашеная капуста. Кажется, в гости забрел не вовремя. Сказал, что забежал на минутку, тороплюсь, но Костя ничего не хотел слышать.

— Успеешь! Мы с тобой ни разу не пили еще! Закусочка у нас, правда, неважнецкая, но другой нет.

Костя раскупорил бутылку, разлил водку по четырем граненым стаканам.

— Я не пью! — заявил Мишка.

— Бросил?

— Бросил. Окончательно и бесповоротно.

— И давненько?

— После последнего раза ни разу не пил.

Я прыснул со смеха. Костя поднял свой стакан.

— Ну, будем здоровы! — Он залпом выпил водку… Я удивился его лихости: здорово пьет! А Костя подмигнул:

— Давай, давай!

Ребята не пили, ждали пока я выпью. Василий добродушно ухмыльнулся и укорил:

— Э! Да ты, паря, кажись, и водку пить не умеешь. А еще работяга!

Дальше отказываться было неудобно. Я собрался с духом и выпил. Рот обожгло горечью. Я быстро принялся закусывать колбасой и капустой. Вскоре почувствовал приятное хмельное кружение.

— Слышь ты, Костя, — сказал Василий, — у нас поговаривают, будто расценки того, резануть хотят. И понятно. Производительность высокая! Я говорю пацанам: куда проценты гоните? Себе же по карману бьете. Они смеются. Комсомолия!

— Видел его! — встрепенулся Мишка. — Отсталый ты, темнота! Тебе условия труда облегчили?

— Чего?

— Того! — На твоем станке внедрили пневматику? Внедрили! Время на операцию сократилось? Сократилось! А он, видите ли, хочет за счет государства длинные рубли заколачивать! Спроси тебя — хочешь в коммунизме жить? Хочу, скажешь, кто не хочет работать мало, а получать много! Так работай же на совесть.

— Выискался оратор-агитатор! — пробасил Василий.

— Хо! — усмехнулся Мишка. — Знаешь, Костя, как Ваську разрисовали в цехе? «Бокс» вывесили, в нем нарисовано — пьяный обнимает столб, на нем часы показывают половину девятого, и внизу Васькина фамилия красуется. Умора!

Василий недовольно нахмурился.

— Закройся, вобла! — зло выругался он.

— Ну-ну! Я попрошу несоюзную молодежь выражаться помягче.

Костя молча слушал, потом бесшабашно вскинул голову.

— Бросьте вы! Давайте лучше еще выпьем!

Он раскупорил вторую бутылку, и мы снова выпили.

Ребята закурили, я тоже взял папиросу, неумело помял в пальцах. От табачного дыма захватило дыхание, и я долго кашлял.

Костя поднялся, с шумом отодвинул стул.

— Скучно живем, братцы, вот что я скажу. Разве это житуха? Ну, вот ты — комсомолец, — обратился он к Мишке, — а чем ты лучше меня живешь? Ничем. Живем как-то так, ни вашим, ни нашим.

Костя снял со стены гитару.

— Ты, Василь, говоришь, расценки резануть хотят, — продолжал он. — А если и не резанут, так тебе что от этого, легче будет? Все равно деньги пропьешь. И я пропью. На что они мне? Я не могу, когда у меня лишние гроши в кармане лежат. Они мне мешают! Вообще я так скажу: деньги — это вред, они портят человека… Вот, говорят, при коммунизме денег не будет; продуктов, одежды и прочего вдоволь, бери, сколь хочешь. А мне и сейчас денег хватает и на жратву, и на шмотки. Много не надо. Так в чем же разница?.. Нет, мне коммунизм совсем другой нужен, чтоб не скучно было. Ну, чтоб жить, попросту говоря, интересно, и чтобы обо мне… — Костя запнулся на слове. — Ну, чтобы обо мне хоть кто-нибудь вспомнил. Жил, мол, такой человек, Костя Бычков. А так… скучно живем, братцы. Другой раз подумаю — к чему живу? Кому она нужна, жизнь-то моя? Никому! Ну, да ладно. Споем, что ли!..

Костя рукавом смахнул пыль с гитары, взял несколько пробных аккордов. Часто перебирая струны, запел:

Жил один скрипач,

Молод и горяч,

Разливая звуки звонкой скрипки.

Но она ушла,

Счастье унесла,

Все прошло в одной ее улыбке.

Пел Костя сердечно, мягко, с душой. В голосе слышалась тоска, сладкая, манящая, волнующая. Я молча слушал его и думал о Лене…

Плачь, скрипка моя, плачь!

Расскажи, как на сердце тоскливо.

Расскажи ты ей

О любви моей.

Может быть, она с другим счастлива.

Словно обо мне пел, о моей неудавшейся любви. Я откинулся на спинку стула, мысли путались в голове. Стало жарко. Лица ребят стали нечеткими, расплывчатыми. Я уже не прислушивался к их разговорам, сидел в полудреме, ничего не соображая.

Когда я очнулся, то не мог понять сразу — где я? Что произошло?

Кругом темно. Кое-как различил знакомые очертания нашей комнаты. Приподнялся на локте. Ломило виски, во рту пересохло. Пошатываясь, пробрался на кухню, напился и вернулся в постель. Напротив, облокотившись рукой на подушку, сидел в своей кровати Женька и смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Что ты не спишь? — спросил я шепотом.

Женька боязливо покосился на меня и юркнул под одеяло.

И я вспомнил все по порядку — кинотеатр, Лена. Потом у Кости… Костя играл на гитаре и пел… Пили, а сколько — я не помнил.

Я представил, как меня, еле державшегося на ногах, привели домой товарищи, и стало очень стыдно. Перед матерью. Перед Женькой. Перед соседями. Перед самим собой. Что подумала мама, когда увидела меня в таком состоянии?!

Почему?! Почему так случилось? Лена?.. Ну и что?