Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

А прочное довольствие в нутре находится!

– Да будя, едрена мать, языки чесать! – с резоном выразился Шугаев, ходивший в председателях. – Нам тепер-ча сепараторы надо завести, а то продукт сбывать нельзя, а тут сухостойным делом займаются: как бы поскорей в нутрё забраться! Вот ляжешь в могилу – тогда там и очутишься!..

Лесная Скважинка сипела в русле, и пахучие пространства говорили о прелести сущей жизни.

<1926–1927>

Бучило*

Тянется день, как дратва: скука бычачья. Рассказать тебе про дни?

1. О ранней поре и возмужалости

Жил некоим образом человек – Евдок, Евдоким; фамилию имел Абабуренко, а по-уличному Баклажанов.

Учил его в училище поп креститься: на лоб, на грудь, на правое плечо, на левое – не выучил. Евдок тянул за ним по-своему:

– А лоб, а печенки…

– Как называется пресвятая дева Мария?

– Огородница.

– Богородица, чучел! Нету в тебе уму и духу. Вырастешь, будешь музавером, абдул-гамидом…

– А ну, считай с начала, по порядку, – говорила учительница Евдокиму, – клади по пальцам.

И Евдоким считал, не спеша и в размышлении:

– Однова, вдругорядь, середа, четверхь… ешшо однова и три кряду…

– Садись, дурь, – говорила учительница, – слушай, как другие будут отвечать.

А Евдок ждет не дождется, когда пустят домой. Он горевал по своей маме и боялся, как бы без него не случился дома пожар – не выскочат: жара, ветер, сушь. Уж гудок прогудел – двенадцать часов. Отец домой пришел обедать, на огороде у Степанихи трава большая растет и лопухи. Ребята ловят птиц, уж скоро, должно быть, будет вечер и комари.

В училище стояло ведро – пить. Каждый день учат закону божьему, потом приходит Аполлинария Николаевна, учительница, и пишет палочки на доске, а Евдок за ней корябает грифелем у себя хворостины. Потом спрашивает и велит читать вслух.

Евдок глядит в букварь и читает:

– Мо, ммо…

На переменах приходит Митрич – сторож, чтобы ребята не выбили окон и не бесчинствовали.

Как чуть кто заплачет от драки или тоски по матери, Митрич орет:

– Ипять! Займаться!..

И вот прошло много дней. Издох в училище на дворе Волчок. Отец Евдокима купил на толпе другой самовар. Родился у Евдока Саня, маленький брат. Покатал его Евдок на тележке одно лето – на Петровки он умер от живота.

Тоньше и шибче билось сердце у Евдока, и он уходил летними вечерами в поле и тосковал – о далеком лесе, об одной звезде, о дальних деревенских пустых дорогах.

Как подрос Евдок, так вскоре попал в солдаты. Ходит по плацу, орудует винтовкой – лежит недвижимо в душе пуд. Раз случилось с ним странное дело: семь дней на двор не ходил. Ляжет спать: бурчит в животе и вода без толку переливается. Кругом нары, храп, пот, вонь, а внутри Евдокима прохладные вечерние деревенские дороги и ждущая ужинать мать.

Дать бы по скуле изобретателю сердца!

Осмелился Евдок и пошел к доктору. Так, мол, и так-то.

– Што-о?.. – провыл доктор. Евдок опять:

– Осьмой день не нуждаюсь.

Уходя, Евдок взялся нечаянно на докторском столе за карандаш.

– Возьмите себе его на память, Абабуренко, – сказал доктор.

Евдок погладил черную камилавку доктора.

– Пожалуйста, Абабуренко, возьмите и ее. Нате вам и ручку. Она вам нравится?

Оказывается, доктор был мнительный человек: дверную ручку брал не иначе, как в перчатке. Кто у него в кабинете возьмет что в руки или пощупает, то ему доктор сейчас же и подарит на память: лампу, лист бумаги, клок ветоши либо какой инструмент.

Странный, но сурьезный был человек.

Дня через два у Евдока рассосались кишки, и он оправился.

Так шла и шла жизнь Евдокима, рекой одинаковых дней, пока он не перекувырнулся и не изобрел настоящего бессмертного человека, который остался на земле навсегда, и уже не расставался со своей матерью, и породнил звезду с соломой, плетнем и ночной порожней дорогой меж тихих деревень.

Об этом еще будет длинная повесть, это будет скоро у всех людей на глазах.

2. Странствие

Была революция, было передвижение людей по земле, была веселая работа. Про то известно всем. Был комиссаром Абабуренко, кормил отряды в голодных селах, думал, воевал и странствовал. Как великое странствие и осуществление сокровенной души в мире осталась у него революция. Реквизировал живность и мертвый продукт и писал бумаги:

«Именем ФРФССФР предлагаю уплатить моему отряду жалование за четыре месяца вперед. Комиссар-командир, член большевиков Евдоким Абабуренко.

Угрожаю захватом города и привлечением его жителей, обывателей и прочих к революционной ответственности по революционной совести. Комиссар Абабуренко. № 7143 268».

Прогремело имя Абабуренко в кулацких степях – и стихло. Все прошло, как потопло в бучиле татарской осохшей реки.

Странником остался Евдоким и стал портным. Живет в городке одном и имеет душевного друга, Елпидифора Мамашина, который был бас и дурак.

Вошли мы с Елпидифором в хату к Евдокиму (дело до него было, не особо существенное впрочем) – тишина, темнота и жуть.

– Где тут портной живет, сделать из штанов галифе?

– Стой, – закричал Елпидифор, – я сообразил: живые люди воняют.

Понюхали: дух стоял чистый, и вдруг, действительно, понесло махоркой и жженой бородой.

– Вот он, портной, – вылазь!

Заскрипела спальная снасть, и невидимое тощее тело сморкнулось и забурчало. Для света и вежливости я спокойно закурил.

– Здорово, Евдоким! Раскачивайся!

– Здравия желаю, граждане, – как кувалдой гвазданул Евдоким, портной. В чистом воздухе, тишине и тьме хранился такой голос. Как огурец зимой в кадке.

Зажгли коптильный светильник. Скамейка, стол, вода в ведре и спящий глубоко и непробудно щегол под потолком в тепле. Евдоким надел для сурьезности и пропорциональности своей профессии очки и привязал их веревочкой к ушам – приспособление самодельное. Евдоким теперь постарел, стал угрюм, покоен, похожий на деда, на сон и хлеб – коричневый, ласковый и тепловатый, как хлебное мякушко. Из сапожной кожи был человек, если царапнуть щеку – рубец останется. Но в желтых глазах его было ехидство и суета – Евдоким был сатана-мужик, разбойник, певец и ходил женишком. Засиделым девкам в воскресенье лимонад покупал. Не женился будто бы потому, что подходящей ласковой бабы не подыскал, и впоследствии купил щегла.

– Так, говоришь, тебе две галифы изделать?

– Да, желательно бы.

– Так-так… Одна галихва выйдет, а на другую матерьялу подкупай, – задумчиво сказал Евдоким и поглядел через очки.

– А стоимость какову скажете?

– Да что ж с вас – один алимон, чаю попить.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал Елпидифор (отчасти бывший интеллигент). – До свиданья.

– Прощевайте. Посветить вам, может?

– Не надобно, не утруждайтесь, мы так.

И