Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

позднее 1918>

На реке

Вода рябится легким духом

На зеленеющей мели…

Обрывы выветрились сухо,

И комья глины поросли…

Под ветер выскочила жаба,

О влажный хрустнула песок,

Она от тины вся иззябла,

И свисло брюхо, как мешок.

Спешит прихлопнуть лапкой мокрой

Червя, что вьется меж камней…

Пестреет стайка туч сорокой,

Темнеет блеск реки под ней, –

И шумно дождик полосою

Запузырился по воде,

Сверкнул отточеной косою

И замер, радугой зардев.

<не позднее 1918>

Март

Снег под солнцем растопился,

Лужи распустил,

Воробей, спеша, опился,

Хвостик замочил.

От оттаявших заборов

Задымился пар,

Отощавший в зиму боров,

Как помятый шар.

Пес, от вьюг осатанелый,

Брешет ни с чего

И забыл, что околела

Сука – мать его.

Льются с тихим лопотаньем

В колесницах ручейки,

Вечерком же ранне-ранним

Все дороги далеки.

<не позднее 1918>

«Млеют в горячей весенней испарине…»

Млеют в горячей весенней испарине

Пашни, дороги и лес-молодяк,

Солнцем высоким они поошпарены,

Стали за летний рабочий верстак.

Хошь ли, не хошь, а водицей мочися

В лютую зиму обжившийся снег.

Терпи, не терпи и молись, не молися,

А скоро уж будет дребезг телег.

Странничек божий, Фома, уж поплелся,

На весну глядя, бродить по Руси,

Бадиком с гайкой таким обзавелся,

Что палец во рту пососи.

У изб, у плетней кое-где попросохло.

Ребятки мочою там пробуют грунт.

Шепчут старухи, – скотина где сдохла,

Как соль вздорожала с копейки за фунт.

Вечером свежим несется далеко

Вскрик или голос птицы какой…

Месяц над лесом пройдет одиноко,

Тронется небо звездной рекой.

<не позднее 1918>

«Невысокие лозины…»

Невысокие лозины,

Повалившийся плетень,

Одинокие долины,

Серый, скучный день.

Задремавшие равнины,

Пыльные кусты…

Мои милые картины.

Тихие мечты.

Я у чистого истока

Юности моей,

У бегущего потока

Уходящих дней…

<не позднее 1918>

Молот

Удары родят молнии –

Безумные, упорные,

Неуловимо полные мгновенного огня,

Земля качает сводами.

Пар льет паропроводами

На молот мощь зажатую, от трепета звеня.

И будто с ликованьем

По мертвым наковальням

Металл играет в пламени,

Дробится, изменяется

И снова накаляется,

Сверкая остро гранями.

Огни роятся искрами –

Трепещущими, быстрыми,

И близкими, и дальними…

<не позднее 1918>

Песнь

В этот день, в этот день поздней осени низко стлалась промерзшая мглистая слизь…

За стеклянными клетками окон, дрожью упругой звенящими, колеблется, мутится вязкая зыбь. Перемешан с туманом газ от вагранок и дым кочегарок, длинными трубами выгнанный.

Этот день, этот день никогда не забудем…

Он стонал, этот день, на усталых станках, гнал, спеша, по шкивам и по валам ремни. И все гнали, все гнали, все гнали станки.

Схороненною злобною силой дребезжала неплотно в подшипниках сжатая ось и рвала взад-вперед на шкиву ослабевший бегущий ремень, что махал и махал пред глазами опостылевшим швом.

О лети, о хлещи, и мотай, и вращай, и шипи без конца, без начала, все взад и вперед, по замкнутому вечному кругу, эластичный упорный спешащий ремень!

Ты – певун и плясун на спине обточенной и скользкой туго вертящих оси шкивов.

Твоя песня подслушана мною, твоя песня везде все о том же, она всех породнила и всем рассказала, ровно бьется во все моих братьев сердца.

Крылья медных напевов вздымаются – катятся – плещутся в ритме гудящем, рвут клоками цветную железную ткань.

Чрез станки и ремни и приводы моторов мои руки протянуты к вам, мои братья, ушедшие в слух и внимание рыдающей долгой сдавленной сводами песни.

Эта песнь гонит вон из завода – к разрушенью, к борьбе и к великим твореньям, еще никогда не бывалым, расплющим которыми землю, чтобы снова творить и творить без конца… Эта песнь призывает и сокликает великую рать.

О, вы слышите, слышите эту глухую суровую речь, речь возмущенья, восстанья и – боя?

Боя! Вечного боя с душащим, остро вникающим в сердце резцом, притупляющим мраком, напитанным злобой и ужасом.

Ужасом! В безднах, пустотах, провалах и смертных капканах которого гибли без счета, без имени в памяти сына наши отцы…

Кто их вспомянет? Памятник кто им воздвигнет и обессмертит в скрижалях вселенной их имена?

Мир вам, покой вам, учители наши, не знавшие слов!..

Мы уж выходим наружу в холодный, туманный, промерзлый простор осени поздней, жалящей тело спросонья едкою мгой.

Песнь разбудила сердца и камнем сама в них застыла, чтоб в миге порыва, в пламени битвы ожить и всколыхнуть, если дрогнут они, ряды восстающих, дерзнувших.

Ожить – в ударе последнем в небо, в великие, страшные, тайные центры вселенной.

Ожить – чтоб вдохновить души уставших, души бегущих – и двинуть вперед раскалившейся лавой ряды за рядами огненным, жгущим потоком хаос борцов…

И застонет, завоет под маршем железным вздрогнувший мир.

Мы рычаг на работу поставим – и запоет песни новые покорный, упорный и вечный наш мощный, наш прочный станок –

Бесконечность!

<1919>

Гудок

Мы спешим…

Нас цедит будка при воротах

И проплескивает дальше.

Дальше, дальше – к мастерским.

Через балки, чрез обломки, горы стружек

И шеренги ожидающих машин

Мы бежим от нетерпения,

Исчезаем в черных пастях

Каменных зверей…

Мы спешим.

Гудок последний

Белым вихрем атмосферу

Вдруг рассек.

И железные, стальные,

Молчаливые массивы,

Эхом гулким завывая,

Отозвалися ему.

А гудок бичом хлестает

Утра, белую без солнца,

Непроснувшуюся мгу.

Он прорвался сквозь ущелья

Узких трубок и кранов –

И вот бьется от восторга,

От свободы, от победы

Белым вольным ураганом

Выше, дальше –

В сердце неба,

В гущу туч!