Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Вскоре после этого события, ночью, заявился Пухвир. В школе не было ни Фадея Фадеевича, ни Мани, и Харьяс сильно испугалась. Но вспомнив, что сейчас не царское время, она смело, с достоинством указала пришельцу на дверь. Пухвир, начавший с упреков и угроз, заговорил ласково и подобострастно: «Глупенькая, что же ты будешь одна делать с ребенком? Чахнуть в этом чулане? Я не допущу, чтобы мой сын рос голодранцем. Советская власть продержится недолго. Скоро снова войдут в силу прежние законы, и я стану хозяином имения Чалдуна. Уже купчая оформлена». А заодно дал понять, что недалеко отсюда, в лесу, находится большой отряд белых во главе с атаманом Кургановым. Так что, если Харьяс не захочет по-хорошему вернуться к своему законному мужу, пусть пеняет на себя. Но по осунувшемуся облику Пухвира, по его одежде, грязной и истрепанной, Харьяс понимала, как мало шансов осталось у белых на то, о чем они мечтают.

Как только вернулись учитель и его дочь, Пухвир, попросив никому о себе не говорить, поспешил скрыться.

Харьяс со слезами на глазах сразу же обо всем поведала Фадею Фадеевичу и Мане. А на другой день, по их совету, — Ануш.

О том, что Тодор Христов воюет где-то в Татарии, стало известно не так давно. Как бы ей хотелось оказаться там же, рядом с ним. Но куда двинешься с ребенком на руках… Вся надежда была на Маню, которая собиралась в Казань.

И вот письмо отправлено… Скоро кончится гражданская война и Тодор непременно приедет к ней. Эта вера освещала путь молодой женщине, как маяк кораблю во мраке ночи.

Харьяс не заметила, как оказалась у порога школы. И тут только осмыслила, в какую историю втянула ее Маня. Вдруг Фадей Фадеевич уже обнаружил пропажу денег и вещей и, заподозрив ее в воровстве, выгонит на улицу. Куда она пойдет с грудным ребенком на руках, в эту лютую зимнюю ночь? Если бы там, за стеной, не спал ее сын, она, пожалуй, ни за что сейчас не вернулась бы сюда.

Фадей Фадеевич тотчас услышал легкий стук и вышел в прихожую, чтобы открыть наружную дверь.

— Маня, ты? Долго-долго гуляешь, озорница, — ласково ворчал он, гремя запором.

— Это я… одна… она еще осталась… потом придет, — виновато пробормотала Харьяс и поторопилась скрыться с глаз учителя.

— Это еще что за новости! Куда она девалась, что с ней! — возмущался Фадей Фадеевич, запирая дверь. И, почувствовав что-то неладное, кинулся в свою комнату.

Харьяс, затаив дыхание и прислушиваясь к тому, что делается за стеной, стояла у люльки. Сергуш беззаботно спал, его щечки были розовыми, как анисовые яблоки.

Фадей Фадеевич бегал по комнате, передвигал мебель, чем-то гремел.

— Кто лазил в ящик? Где сундучок? Куда девался тулуп? — донеслось до Харьяс. Потом он подбежал к перегородке, изо всех сил стукнул по ней кулаком, крикнул:

— Это твое дело? Вот о чем вы шушукались с Маней! Куда ты ее проводила?

Харьяс, инстинктивно прижав к груди спящего ребенка, молчала.

— Чего молчишь? Я тебя спрашиваю, отвечай! — грозно кричал Фадей Фадеевич.

Сергуш, разбуженный шумом, испуганно заплакал. Харьяс, сунув ему в ротик грудь, храбро ответила:

— Вы сами виноваты. Маня учиться хочет, а вы ее не отпускали!

— Ишь ты какая умница, мало того, что сама от мужа сбежала, мою дочь развратила! Вон из моей комнаты и чтобы твоего духа больше здесь не было!

Малыш заплакал еще громче и жалобней. Грудь выпала из его раскрытого ротика. Харьяс, представив весь ужас своего положения, тоже зарыдала. Через несколько минут, выплакав всю боль, молодая женщина вытерла глаза, успокоила ребенка, стала собирать свои пожитки. Одной рукой она придерживала сына, другой тискала в мешок пеленки, чистое и грязное белье.

Харьяс уже укутала Сергуша, оделась сама, когда в ее комнату вошел Фадей Фадеевич. Он был бледен, седые жиденькие волосы взлохмачены, в глазах — слезы.

— Сумасшедшая! Она в самом деле собралась уходить! Да куда же ты пойдешь ночью с дитем? А ну положи ребенка на место и не смей его мучать!

Минуту постоял у двери, тяжело вздохнул и уже из прихожей сказал:

— Завтра, как обычно, разбуди меня в семь.

Харьяс распеленала сына, уложила его в люльку и приготовила себе постель. Но спать не хотелось. Чтобы не терять драгоценное время, села за столик, — нужно было выучить заданный в ликбезе урок. Затем достала с полочки газету «Канаш». «Орган чувашского отдела Наркомнаца РСФСР», — прочла она, но не поняла что это означает.

«К первому Всероссийскому съезду коммунистов-чувашей…» — крупными буквами был набросан заголовок передовой статьи. Харьяс медленно, старательно вникала в смысл каждого предложения, прочла один абзац, второй, третий… Многое было ново, неясно. Но главное поняла: коммунисты, рабочие и крестьянская беднота хотят создать новую жизнь, название которой — трудовая коммуна.

Она легла, когда начинало светать. В комнате Фадея Фадеевича все еще горел свет.

5

Кируш с детства мечтал увидеть собственными глазами огромную и сказочно щедрую страну — Сибирь. Рассказывали, что ее богатства так разнообразны и необозримы, что им позавидовал бы сам пихамбар — властелин Земли. На ее пушистых, как заморские ковры, полях растут тучные злаки — на каждом стебле по паре колосьев. В таежных борах разного зверья больше, чем волос на голове. Бурные полноводные реки, не умещающиеся в предназначенных им судьбой берегах, кишат невиданными рыбами. Водятся в них и чудо-сомы, которые возят легендарные баржи с заколдованным золотом. Недаром чувашский народ, мечтавший о счастливой жизни, стремился к сибирским просторам.

Барабинская степь, расстилавшаяся сейчас под ногами Кируша, напоминала старый выцветший чувашский ковер, сотканный из тряпья. Серо-пепельные солончаки, зловонные зеленые болотца, мутные лужицы, жидкая березовая поросль, — все это так не соответствовало сложившемуся представлению о сказочной красоте и изобилии сибирского края.

На смену знойному дню пришла прохладная ночь. Но и она не принесла облегчения: воздух звенел комарами, они лезли в глаза, рот, уши, жалили тело.

Впереди темнел поросший колючей травой и мелким стелющимся кустарником холм, похожий на песчаную волжскую отмель. За ним возвышался небольшой лесок.

Чигитов, досадливо обмахиваясь веткой, дополз до зарослей камыша, что темнели на пути, ткнулся лицом в прохладную землю. Его сморила усталость, хотелось есть и пить. Машинально лизнул языком песчаный комочек, лежавший у самых губ. Он оказался твердым, как камень, и соленым, словно слезинка, скатившаяся в рот.

— Кируш, передай по цепи: рубеж атаки — подножье высоты, — шепотом сказал политрук