Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

как Харьяс с сундучком и Маниной дубленой шубкой в руках выскочила из школьного здания и побежала в село. Смеркалось; как скирды соломы, захваченные в поле метелью, темнели убогие крестьянские избы. Маленькие оконца светились тускло и подслеповато. Под ногами звонко скрипел снег.

Не переводя дыхания, Харьяс добежала до противоположного конца села. У бывшей караулки, превращенной недавно в избу-читальню, или, как говорили тогда, в народный дом, стояла лошадь, запряженная в красивые, со спинкой, сани. Вокруг них, пританцовывая от холода, ходил извозчик.

— А вот и ты, — обрадовался он, — что так долго? Я совсем окоченел. И лошадь застыла.

Харьяс, не отвечая, вбежала в дом. В слабо освещенной комнате, кроме дочери учителя и женорганизатора волости Ануш, был еще человек в красноармейской шинели.

— Наконец-то, — обрадовались ей все трое.

Харьяс с любопытством посмотрела на военного. Он совсем не похож на чуваша, скорее мордвин: светло-русые волосы, серые глаза, сам высокий и коренастый, настоящий богатырь.

— Это товарищ Иревли, — шепнула Маня.

— Ты его любишь? — также еле слышно спросила Харьяс.

— Да что ты! Это же брат Ануш-апы. Он едет в Казань и меня согласился подвезти.

— Ануш-апа тоже едет?

— Нет, она пришла, чтобы проводить нас.

Тетя Ануш выглядела весьма живописно: невысокая, худощавая, над густыми черными бровями узкие раскосые глаза, быстрые и решительные, как молнии. Просторный, до пят овчинный тулуп, схваченный солдатским ремнем, поверх платка — шапка-малахай, в правой руке — железные вилы. Это вместо пистолета: время тревожное, кулаки озлоблены, должность ответственная и неспокойная.

— Если папа обо всем узнает и будет тебя ругать, не бойся и иди прямо к Ануш-апа, — наставляла ее Маня.

— Харьяс, как я знаю, не из пугливых, — отозвалась Ануш. — Едва ли она испугается твоего отца, если не побоялась своего бывшего мужа.

И, обратившись к брату, добавила:

— Пухвир теперь в той бандитской шайке, которую организовал Курганов, когда разгромили белых. Ты обязательно расскажи об этом в Казани. Надо побыстрее изловить эту банду, жизни нет от нее людям. Курганова часто видят в лесном кордоне Ильма. Говорят, он ходит в шапке с зеленым верхом. Недавно его банда убила на базаре в селе Нурусово шестнадцатилетнего комсомольца.

— А вы не боитесь, что бандиты нагрянут к вам? — спросил Иревли. — Сюда их может привести Пухвир.

— В нашем селе много мужчин и почти у каждого есть оружие. К нам они побоятся явиться. К тому же Пухвир знает, прошло то время, когда можно было вернуть жену насильно.

— Почти у каждого есть оружие, а ты все ходишь с вилами, — пожурил Иревли сестру. — Сколько раз тебе нужно говорить, чтобы ты зашла в милицию за наганом?

— Мои вилы надежнее любого нагана, — уверенно ответила Ануш, воинственно подняв свое оружие.

Как только Маня переоделась, все гурьбой вышли на улицу.

— Эй, добрые люди, у меня с собой нет ни копейки денег, — вдруг спохватилась она, — Харьяс, тебе не удалось захватить мое свидетельство и деньги? Что же я буду без них делать в чужом городе?

— Не бойся, — успокоил ее Леонид Иревли, — поехали, в Казани зайдем в чувашский отдел Наркомнаца.

— Как же, как же, и свидетельство и кошелек с деньгами принесла. И как это я о них забыла? — засуетилась Харьяс. И, передавая Мане, шепнула: — Письмо в кошельке. Очень прошу тебя, разыщи Тодора, передай ему. Фамилию не забудешь?

— Ну, что ты! Христов. Тодор Христов. — Маня спрятала в карман заветный кошелек и, отвернув воротник шубы, спросила Иревли: — Послушайте, вы не знаете, где там служит болгарин по фамилии Христов?

— Я лично с таким не знаком, но если он там, значит в Интернациональном батальоне. Что, привет ему передать?

Харьяс так застеснялась, что не смогла вымолвить ни слова.

— Мне поручено разыскать его, — таинственно заметила Маня.

— Разыщем.

— До свиданья, Харьяс, до свиданья, Ануш-апа! — попрощалась Маня, когда сани тронулись.

— Газеты, которые я оставил вам, завтра же раздайте крестьянам! — крикнул Иревли сестре.

Ануш и Харьяс стояли возле избы-читальни, пока подвода не скрылась из виду.

— Тоже мне учитель, родную дочь не отпускает в город учиться, — возмутилась Ануш. — Молодец Маня, правильно поступила. Теперь не такое время, чтобы слушаться мужчин!

— Мы проводили Маню, как невесту к любимому жениху, тайно от родителей, — с завистью сказала Харьяс.

— В добрый путь!

Возвращаясь домой; Харьяс думала о своей, так неудачно начавшейся самостоятельной жизни, о Христове. Какими счастливыми они могли быть! Даже теперь воспоминания о встречах с Тодором там, в Элькасах, скрашивали ее горькое одиночество. Легче жить, переносить невзгоды, когда знаешь, что где-то есть человек, которому ты тоже нужен. Харьяс с благодарностью вспомнила и Кируша, его ободряющие слова во время ее свадьбы.

Правда, красные пришли в Элькасы только через три дня, и среди них не было ни Христова, ни Чигитова, но молодая женщина была уверена, что их прислали ее друзья.

Чалдун и Долбов, покинув свои богатые хозяйства, ушли вместе с колчаковцами. За ними, как всегда, увязался и Пухвир. Но не один, с молодой женой. «Погибать, так вместе», — заявил он Харьяс, когда та умоляла оставить ее в родной деревне.

В районе Тетюш, во время переправы через Волгу, среди белогвардейцев, преследуемых Красной Армией, произошла страшная паника. Взбешенные офицеры бегали по берегу, кричали, размахивали оружием, угрожали кому-то полевым судом. А солдаты все прибывали и прибывали. Паром не справлялся. На Чалдуна, Долбова и Пухвира, умолявших побыстрее перебросить их на ту сторону реки, никто не обращал внимания, — каждый здесь думал о спасении собственной шкуры. Пухвир, кажется, совсем забыл о своей жене. Этой суматохой и воспользовалась Харьяс, но вернуться в родное село не решилась: там он мог ее легко найти.

Она пошла вдоль железной дороги в сторону, противоположную родной деревне, несколько дней ходила из селения в селение, нанималась на временную работу, пока не набрела на школу, в которой работал Фадей Фадеевич.

Должность школьной сторожихи пришлась беженке по душе. Тем более что здесь ей выделили маленькую комнатку. Харьяс никому не мешала, и ее никто не стеснял. Старый учитель и его дочь относились к ней как к родной, сочувственно восприняли они и ее рассказ о несчастном замужестве, а позже — сообщение и об ожидаемом ребенке.

Казалось бы, все устроилось как нельзя лучше. Вот только бы матери дать знать о себе. Но как, через кого, чтобы не навести на свой след Пухвира? И вдруг до Харьяс дошел слух, что в Элькасах ее давно считают погибшей. Дескать, утонула в Волге во время переправы. Мать не вынесла еще одного — которого уже по счету потрясения! — и сошла в могилу.

Эта