Сердце женщины - Мухаммед Паруси Матви

Что случилось в тот час? Не знаю сам. Я вошел в белую палату, где царила полная тишина. С больным ребенком всегда обращаются как-то особенно бережно, а каким должно быть отношение к раненому ребенку? Надия полулежала, опираясь на белую спинку кровати, по которой рассыпались ее великолепные волосы. Огромные глаза светились глубоким безмолвием. Лицо спокойное и неподвижное, как у мученицы. Надия была девочкой, но показалась мне взрослой.

— Надия…

Будто не я, а кто-то другой произнес ее имя. Она подняла глаза. Я увидел еле заметную улыбку и услышал голос:

— Дядя… Ты приехал из Кувейта?

Она приподнялась, опираясь на руки, и вытянула шейку. Я погладил ее по спине и сел рядом.

— Надия, я привез тебе подарки из Кувейта. Много подарков. Когда ты встанешь с постели здоровой и сильной, приедешь домой, я отдам их тебе. Я купил тебе красные брюки, которые ты просила. Да, да, купил.

Это была ложь, но святая ложь. А Надия вздрогнула, как от удара электрического тока, и молча склонила голову. Горячая слеза скатилась на мою руку.

— Надия… Тебе не нравятся красные брюки?..

Она подняла глаза, хотела заговорить, но не смогла и стиснула зубы, чтобы не заплакать.

Потом протянула руку, приподняла белое одеяло и показала мне ампутированную выше колена ногу.

Мой друг, я никогда этого не забуду. Нет, никогда! Я не забуду горя, которое навсегда отпечаталось на ее милом личике. Я вышел из госпиталя, с глубоким презрением сжимая в кармане две гинеи, которые принес с собой, чтобы отдать Надии. Багровое солнце окрасило улицы в цвет крови. Ты знаешь, Мустафа, Газа мне показалась совершенно иной — новой и необычной. Мы никогда не видели ее такой, ни я, ни ты. Вся Газа была потрясена и скорбела о Надии. Но это были не только слезы, в этой печали чувствовалось глубокое возмущение, грозный вызов.

Я шел по улицам, залитым светом горячего солнца… Мне рассказали, что Надия закрыла своим телом младших братьев, спасая их от осколков бомб и пламени, бушевавшего в нашем доме. Надия могла бы убежать, но она этого не сделала… Почему?

Нет, мой друг. Я не поеду в Сакраменто. И совсем не сожалею об этом. И никогда не осуществлю тех планов, которые мы наметили еще в детстве. А то неосознанное чувство, которое ты испытал, покидая Газу, должно еще разрастись в твоей душе. Не прячься от него!

Я никогда не приеду к тебе. Нет. Ты сам возвращайся к нам. Возвращайся, чтобы узнать цену людским страданиям, цену жизни. Возвращайся, друг, мы все тебя ждем.

Перевод О. Фроловой.

Ахмед Халаф

(ИРАК)

ПРОРВАЛО

Ноги Зухди Абдаррагиба не повиновались ему. С порога своего дома он смотрел на улицу, тянувшуюся вдаль до самого горизонта, на здания правительственных учреждений. Веселые лучи солнца подчеркивали его бледность. Он потер глаза. Опять была бессонная ночь. Бессонница у него уже давно, точнее, с пятого июня{40}, с той самой ночи, когда, как искалеченное животное, рухнуло само время и мир оказался в тупике.

Он почувствовал тогда боль, как будто все внутри у него оборвалось. С неба, насколько хватал глаз, стремительно неслись к земле самолеты, закрывшие свет солнца. Солдатские сапоги осквернили землю родного города. Захватчики превратили его в поле битвы.

А он сам? Он словно расплавился — так сильно потряс его миг, когда прервалось течение времени. Зухди Абдаррагиб застыл в безвольном созерцании, и, хотя он готов был встать на защиту родного Иерихона, мог ли он потушить пламя пожаров, бушевавших по всей Палестине?

Не хотелось жить, ибо жизнь потеряла привычные краски. Все вокруг изменилось. А эти постоянные крики женщин и хаос на улицах! Он пытался найти забвение в работе, но очень немногие ученики продолжали посещать школу. Встреч со знакомыми он избегал. И потянулись из чрева времени бесконечно длинные скучные дни…

Спать Зухди не мог. Долгие ночные часы были наполнены кошмарами. Почувствовав слабость или тошноту, он свертывался клубком, упирался головой в спинку кровати и закрывал глаза. Свет угасал, чтобы вскоре вновь засиять. Тогда Зухди мысленно говорил себе: «Наступил еще один день оккупации».

Вчера ночью ему приснился страшный сон: юноша садился на вороного коня. В первый момент ему показалось, что это Гитлер, но тут же он вспомнил про усики фюрера. Нет, значит, это Нерон. Вдруг юноша стал расти и дико закричал: «Сожгите Рим!» Вспыхнуло и широко разлилось пламя, его горячие языки коснулись Зухди, и он в ужасе закричал: «Это конец!» Чей-то таинственный голос ответил ему: «Конец впереди!»

Зухди вскочил с кровати, дрожа от страха. Какой ужасный сон! Он быстро оделся, закурил сигарету и уже не ложился, а курил до тех пор, пока через дверные щели не стал пробиваться слабый свет утра.

И вот теперь, стоя на улице, кончавшейся где-то на окраине города, Зухди вспомнил этот сон. Улица была тихой и пустынной. Вдруг с ревом пронеслась военная машина. Он почувствовал, как негодование поднялось в нем, кровь застучала в висках. Перед его мысленным взором замелькали картины недавнего прошлого.

Ученики не ходили в школу, и в школьном журнале он делал пометки об их отсутствии. Он и сам чувствовал свою отчужденность от всех на улице, на рынке, в школе. Как-то директор сказал ему:

— Вы очень изменились. Хотя, по правде сказать, все мы изменились.

Зухди взглянул в полное, пышущее здоровьем лицо директора. Волнует ли его оккупация? Ведь видел же он солдат через окно своего кабинета.

— Это они заставили нас измениться! — сдерживая гнев, ответил Зухди.

— Со временем мы забудем об этом, — сказал директор.

— Но ведь они пьют нашу кровь!

— Зачем вы всегда все преувеличиваете?

— Может быть, вы прикажете мне молчать?

— Вовсе нет! Но об этом лучше не думать.

— Это похоже на предательство.

— А что, по-вашему, нужно делать?

— Можем же мы как-то им противодействовать.

— Но ведь это значит — снова война?

— Конечно!

Высказавшись, Зухди ощутил в душе смутное раскаяние. Не вздумает ли этот сукин сын донести на него? И он почувствовал к директору смертельную ненависть.

Нить воспоминаний Зухди прервала девочка лет четырнадцати, переходившая дорогу. В руках у нее был узелок. Неожиданно она подняла голову и посмотрела ему в лицо. Почему она так смотрит на него? Что привлекло ее внимание? Видел ли он ее когда-нибудь?

Девочка вдруг упала перед ним на колени, уцепилась за него и закричала:

— Где мой отец? Куда ты его отправил?

— Я не знаю