Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

– Эй, Ева! – запротестовал ты. – Следи за языком!

– Опять они упиваются жалостью к себе! – воскликнула я. – О нет, моя девушка больше меня не любит, пойду-ка я убью пять человек!

– А как насчет всей этой армянской чепухи? – спросил Кевин, бросив на меня косой и бесчувственный взгляд. – Типа, о нет, миллион лет назад турки были такими подлыми, а теперь всем на это наплевать! Это разве не жалость к себе?

– Я бы не ставила в один ряд геноцид и брошенного девушкой мальчишку.

– На на на наа-на-на на-на на на-на-НААА на на-на-на-на на-на-на на-НААА-на! – передразнил меня Кевин вполголоса. – Господи, сколько можно!

– И что это еще за разговоры по поводу того, что он хочет убить всех девушек, которые его бросали? – сказала я насмешливо.

– Ты не могла бы замолчать? – сказал Кевин.

– Кевин! – запротестовал ты.

– Вообще-то я пытаюсь слушать, а она ведь сказала, что хочет посмотреть новости. – Кевин часто говорил о своей матери так же, как я об американцах: мы оба предпочитали делать это в третьем лице.

– Но этому засранцу всего одиннадцать лет! – Я тоже всегда не выносила людей, которые разговаривают во время просмотра новостей, но не могла сдержаться. – Сколько у него могло быть девочек?

– В среднем? – сказал наш доморощенный эксперт. – Около двадцати.

– Ба! – сказала я. – А сколько было у тебя?

– Ни-од-ной. – Кевин уже так сполз в кресле, что почти лежал; голос его стал сухим и скрипучим – скоро он будет таким всегда. – Поматросил и бросил.

– Полегче, Казанова! – сказал ты. – Вот что получается, когда рассказываешь ребенку про секс в семилетнем возрасте.

– Мамочка, а кто такой Поматросил? Это то же самое, что матрос?

– Селия, милая, – сказала я нашей шестилетней дочери, чье сексуальное воспитание могло и подождать. – Ты не хочешь пойти поиграть в детской? Мы смотрим новости, а это не очень-то весело и интересно.

– Двадцать семь пуль, шестнадцать попаданий, – тоном эксперта подсчитал Кевин. – Да еще и по движущимся мишеням. Знаете, для малышей это приличный процент.

– Нет, я хочу остаться с тобой! – сказала Селия. – Ты мой дррруг!

– Но мне хочется рисунок, Селия. Ты за весь день ничего мне не нарисовала.

– Лад-дно. – Она помедлила, теребя юбку.

– Давай-ка, обними меня сначала.

Я притянула ее к себе, и она обхватила меня руками. Никогда бы не подумала, что шестилетний ребенок может обнять так крепко; было мучительно отрывать ее пальцы от моей одежды, так как она никак не хотела меня отпускать. Когда Селия понуро вышла из комнаты, остановившись в дверях и помахав собранной ковшиком ладошкой, я успела заметить, как ты посмотрел на Кевина и закатил глаза.

А тем временем журналист на экране брал интервью у дедушки Эндрю Голдена, у которого дети украли часть использованного арсенала, включая три мощных ружья, четыре пистолета и кучу патронов.

– Это ужасная трагедия, – сказал он дрожащим голосом. – Мы проиграли. Они проиграли. У всех сломана жизнь.

– Это точно! – сказала я. – Что еще могло произойти, кроме того, что их поймают, задержат и запрут на целую вечность? О чем они вообще думали?

– Они не думали, – сказал ты.

– Шутишь, что ли? – сказал Кевин. – Для таких вещей требуется планирование. Может, они за всю свою убогую жизнь так усердно не думали.

С самого первого случая Кевин принимал эти инциденты, и когда бы ни поднималась данная тема, он напускал на себя авторитетный вид, который действовал мне на нервы.

– Они не думали о том, что будет дальше, – сказала я. – Может, они и продумали свое идиотское нападение, но не последующие пять минут; и еще меньше – последующие пятьдесят лет.

– Я бы не был так в этом уверен, – сказал Кевин, протянув руку и взяв горсть кукурузных чипсов с флуоресцирующим сыром. – Ты не слушала, как всегда, потому что Сел нужны были обнимашечки. Им еще нет четырнадцати лет. Согласно законам Арканзаса, эти Бэтмэн и Робин снова будут разъезжать на «Бэтмобиле», когда им исполнится восемнадцать[252].

– Это возмутительно!

– Еще и доступ к делам закроют[253]. Но в Джонсборо все с нетерпением этого ждут.

– Ты ведь не всерьез считаешь, что они заранее сходили в юридическую библиотеку и сверились со сборниками законов.

– Х-м, – неопределенно промычал Кевин. – Откуда ты знаешь? Да и вообще: может, это тупо – думать о будущем все время. Откладывай настоящее достаточно долго, и оно, типа, никогда не случается; знаешь, о чем я?

– Не зря ведь малолетних преступников приговаривают к меньшим срокам, – сказал ты. – Эти ребята не соображали, что делают.

– Ты так не думаешь, – язвительно сказал Кевин. (Если мои насмешки над подростковыми тревогами его возмущали, то твое сочувствие, возможно, оскорбило его еще больше.)

– Ни один одиннадцатилетний ребенок не понимает по-настоящему, что такое смерть, – сказал ты. – У него нет настоящего понимания того, что такое другие люди, что они чувствуют боль, да даже что они существуют. И его собственное взрослое будущее тоже не является для него реальностью. Поэтому его гораздо легче выбросить на ветер.

– Может, его будущее для него реально, – сказал Кевин. – Может, в этом-то и проблема.

– Да ладно, Кев, – сказал ты, – все эти ребята, устраивавшие стрельбу, были из среднего класса, а не из каких-нибудь городских трущоб. Эти ребята рассчитывали на жизнь с ипотекой, машиной и работой менеджера, с ежегодным отпуском на Бали или типа того.

– Ну да, – промурлыкал Кевин, – как я и сказал.

– Знаешь что? – вмешалась я. – Кому какое дело. Кому какое дело, являются ли для них реальными люди, в которых они стреляют, и кому есть дело до их болезненных ссор с подружками, у которых еще даже сиськи не выросли. Кому какое дело. Проблема в оружии. В оружии, Франклин. Если бы оружие не валялось в домах этих людей, словно какие-то веники, никто из этих…

– О боже, началось, – сказал ты.

– Ты слышал, Джим Лерер сказал, что в Арканзасе владение огнестрельным оружием несовершеннолетними даже не является незаконным?

– Они их украли…

– Потому что их можно было украсть! И у обоих мальчиков имелись собственные ружья. Это абсурд. Нет оружия – и два этих отморозка идут и пинают кошку, или – это твое представление о разрешении разногласий – идут и бьют свою бывшую подружку кулаком в лицо. Разбитый нос, и все расходятся по домам. Эта стрельба настолько бессмысленна; мне кажется, нужно быть благодарным, если сумеешь найти в подобных случаях хоть какой-то дерьмовый урок.

– Ладно, я могу понять ограничение на автоматическое оружие, – сказал ты тем поучительным тоном, который для меня был бичом родительства. – Но стрелковое оружие никуда не денется. Оно является большой частью этой страны: спортивная стрельба, охота, не говоря уже о самозащите…

Ты замолчал, потому что я явно перестала слушать.

– Ответ – если он вообще есть – это родители, – снова заговорил ты, теперь расхаживая по комнате и перекрикивая телевизор, с которого снова с вожделением смотрело большое толстое лицо покинутой Моники Левински. – Можешь поставить последний доллар на то, что этим мальчикам не к кому было обратиться. Никого, кому они могли бы облегчить душу, кому они могли бы довериться. Когда любишь своих детей, и поддерживаешь их, и возишь их в разные места, типа музеев и полей сражений, и когда находишь для них время, доверяешь им и выражаешь интерес к их мыслям – вот тогда не случается подобных необдуманных поступков. А если ты не веришь мне, спроси Кевина.

Но Кевин в кои-то веки не стал скрывать насмешку.

– Ага, пап! На меня действительно оказывает большое влияние то, что я могу рассказать тебе или мамси все, особенно когда нахожусь под всем этим давлением среды и прочей хрени! Вы всегда спрашиваете, в какие видеоигры я играю или какое у меня домашнее задание, и я всегда знаю, что могу обратиться к вам в трудную минуту!

– Что ж, если бы ты не мог к нам обратиться, парень, – проворчал ты, – ты бы не считал, что это так чертовски забавно.

Селия только что прокралась обратно в гостиную и стояла в дверях, теребя лист бумаги. Мне пришлось махнуть ей, чтобы она вошла. Она всегда казалась беззащитной, но эта ее подобострастная покорность была чем-то новым, и я надеялась, что