Дом из парафина - Анаит Сагоян

– Не падай, слышишь? – прозвучал голос Марии у самого уха. – Нам сейчас помогут.

– Я могу плыть. Отпусти руки, и я уплыву. Возвращайся на дрифтер, иначе утонешь.

– Ну какой еще дрифтер, Сандрик?

– У меня жабры.

– Ты просто насмотрелся этих снимков. – Она внезапно забирает из моих рук подаренную коробку и прячет ее обратно в рюкзак. А потом множество щупалец огромного зверя обхватывают мое туловище, вырывая меня из ее рук, и заглатывают целиком.

* * *

Темп вымирания видов ускоряется. Ты поставил чайник, разложил продукты. Темп вымирания видов ускоряется. Ты копаешься в прошлогодней куртке. Темп вымирания видов ускоряется. Из кармана заначка выпала кислоты. Встань и иди. Туда, где пришли и встали. Ты забыл на работе ключи от дома. Встань и иди. Туда, где пришли и встали. Ты забыл подъезд, и этаж, и город. Встань и иди. Туда, где пришли и встали. Ты забыл, как пахло весной девяносто три. Отряхнись от пыли, вдохни копоть. Лес горит. Две недели горит лес. В дверь стучат свидетели Иеговы. Лес горит. Две недели горит лес. Богу – богово. А тебе с другими – бок о бок. Лес горит. Две недели горит лес. Чей-то номер. Смотришь: до боли знакомый. Обнаружена экзопланета-двойник Земли. Ты распахиваешь окно пустой комнаты. Обнаружена экзопланета-двойник Земли. Снился сон: ты лежишь, ничей и распоротый. Обнаружена экзопланета-двойник Земли. Мама забыла тебя забрать, ты стоишь у будки. Пахнет горячим хлебом весна девяносто три. Мама забыла тебя забрать, ты стоишь у будки. Сколько их, прошлогодних курток, еще впереди… Мама забыла тебя забрать, ты стоишь у будки. Но присмотрись поближе: это совсем не ты.

* * *

– Странно. Ты сказал, что у тебя жабры.

– Да, мне казалось, что я – горбач.

– Жабры? Так. Надо закреплять школьный материал. Ну, предположим, что ты – горбач, да еще с жабрами. Посреди Шпрее у Обербаумбрюкке.

– А потом меня проглотил гигантский зверь.

– А пить так зачем, чтобы потом все это видеть? Ты не просыхал всю последнюю неделю, возвращался домой глубоко за полночь. Ты что-нибудь еще принимал? Сандрик, это же совсем не о тебе. Это не ты.

– Не понял. Откуда у тебя такая информация?

– Только не говори, что это неправда, Сандрик. Вот только не говори.

– Но что за голословные. Постой, ты что, следила за мной? Все дни напролет? Не звонила, не приходила, но следила? – возмутился я.

– Хотелось подойти, вырвать бутылку из твоих рук и разбить ее о твою голову. Все те бутылки. Ненавидела тебя, а уйти не могла. И себя за это ненавидела.

– Зря все это. Я недостоин такого изнашивания нервов.

– Ничего страшного. Я сидела иногда поодаль, ну, где-нибудь на лавочке, брала себе китайской еды в коробке. Мне было интересно, что дальше. Вот что дальше? Что с тобой станет?

– Спортивный интерес?

– Абсолютно. Посмотреть, когда же ты сдохнешь, – выдавила Мария, стиснув челюсти, чтобы не заплакать.

– Что же не дала мне сделать это у Обербаумбрюкке? Я был почти у цели.

Она медленно, почти зло покачала головой.

– Я и сейчас ненавижу тебя. Все эти слова, твой голос. Циничный тон. То, как ты смотришь.

Я огляделся: это была моя съемная квартира, моя спальня, моя кровать, а я за эти недели так заново и не привык просыпаться у себя.

– Как прошли дни на Лансароте?

– Остров, на котором нет ничего. Особенно если отъехать подальше от поселений.

– Ты же этого искала, не так ли? Уединения.

Мария не ответила, только выдохнула и решительно встала со стула.

– Ладно, проспись. А мне пора, у меня дела. – И пошла к двери.

– Вот черт. Точно, вспомнил! – Я резко вскочил на колени, и кровать подо мной затрещала. Хотелось удержать Марию, ускользающую в размытые пространства по краям поля зрения.

Она оглянулась у порога спальни.

– Киты же – млекопитающие, – говорю.

– Да не может этого быть! – Мария снова отвернулась, взявшись за ручку двери.

– И у меня ключи от твоей квартиры все еще в связке.

– Я помню.

– И я тебе вовсе не нужен. Зачем все это тебе?

– Да, помню эти слова тоже.

– И мужчина у тебя другой там уже. Серфингист лансаротовский, полагаю.

Мария лениво оглянулась на меня.

– Даже два. Не смогла между ними выбрать. – Она запрокинула голову, будто прокрутила в памяти что-то потрясающее.

– Дура ты! – Я дотянулся до первой попавшейся книги на полке и с размаху кинул ею в Марию. Она ловко увернулась, опустилась на пол и нарочито медленно подобрала книгу с помятыми страницами.

– Это же Стругацкие… Ты кинул в меня Стругацкими?! Посмотри, переплет отошел! – Она вытянула книгу перед собой, будто мертвую птицу в руках. – Сандрик, ты совсем уже?…

– А как тебе Пелевин? Получай.

Мария сорвалась с места и бросилась на меня.

– Ненавижу тебя! За все ненавижу! За то, что оставил меня одну в этом чертовом городе! За все эти недели, которые мы потеряли навсегда! Лучше бы тебя тогда все же пристрелили, чтобы ты никогда больше не смог делать мне больно! – Она порвала на мне футболку и уже без сил припала лицом к моему лицу, позволяя себя раздеть.

Где ты?

Если раньше мы с Сандриком уходили друг в друга с головой, потому что были свежи чувства и мы сами были словно заново поверившие и научились снова доверяться, то теперь каждый момент казался ускользающим: как будто он вот еще помнит меня, и нужно срочно запомнить все, срочно все почувствовать. А завтра вдруг он посмотрит и не узнает. Или узнает с трудом. Или не все вспомнит. Мы как будто сеяли зерна на огромном поле. Не чтобы они проросли. Потому что они могли так и не успеть прорасти. Но сеяли, чтобы заполнить ожидание пустоты продолжительным, всеохватывающим ощущением жизни. Мне хотелось успеть прожить нашу любовь, себя, друг друга – на годы вперед, если этого больше не станет, а мне надо будет как-то дальше жить. Я готовилась к смирению, которое окажется гораздо дольше счастья, тогда как Сандрик пытался продлить счастье, прежде чем он шагнет в темноту без начала и конца, минуя смирение.

– Как думаешь, родина – там, где любили? Или там, где больно? – спрашивает однажды.

– А если и любили, и больно?

– Попеременно, что ли?

– Бывает и так. Сандрик, ты бы вернулся назад, в Грузию? Со мной, конечно. Там тебя любили. Разве Грузия тебе – не родина?