Прощай, Анна К. - Лера Манович

– Давай увидимся. Может, я смогу тебе помочь.

– Каждый раз, когда мне так говорили, все заканчивалось просто постелью, – мать стряхивает пепел и смеется.

– Иногда постель может помочь.

– После Гоши я очень боялась залететь. Боялась и хотела. Пятнадцать лет страха и ожидания чуда. А сейчас, когда поняла, что вряд ли залечу, секс перестал быть интересным. Потому что из него ушло ожидание чуда.

– У тебя нет месячных?

Мать смеется:

– Когда я год назад летала в Америку, пограничник не нашел сразу визу и спросил про нее с точно такой же интонацией.

– Но у тебя же есть виза?

– Есть. Но я уже никуда не полечу.

Гоша помахал руками, но мать смотрела мимо него. Как солнце, которое так и не догнал Гоша.

– Кому это ты машешь?

– Маме.

– Своей маме-шлюхе?

Слово было знакомое, но смысл его Гоша вспомнить не мог. Слово было мягкое, ласковое.

– Да, – сказал он и улыбнулся.

– Офигеть, во дебил.

– Ага.

– Ну-ка положи эту херню!

Гоша послушно прислонил железку к контейнеру.

– Тебя Гоша зовут?

– Да.

– Хочешь в кино сняться?

– Да.

– Тогда смотри, – мелкий достал из кармана телефон и наставил на Гошу. – Ты должен сказать вот что: «Здравствуйте. Меня зовут Гоша. Я дебил, а мама моя – шлюха». Запомнил?

Слово «дебил» было знакомое. Но смысл его Гоша тоже никак не мог вспомнить. Оно было не такое ласковое, как «шлюха». Резкое. Гоша подумал и решил, что это что-то вроде «охотник».

– Ну чё, поехали? – сказал первый и навел на Гошу телефон.

Я – Гоша. Я – охотник. Моя мама шлюха. Я ее люблю.

Парень остановил запись.

– Какой охотник?! Дебил!

– Да лан, так еще смешнее! – сказал второй, корчась от смеха. – Уссаться просто! Звезда ютуба.

– Слуш, а может, пусть он свои причиндалы покажет?

– Да на фиг.

– Да смешно будет!

– Ну нах.

– Гога, а ты письку можешь показать?

– Зачем?

– Ну кино такое.

– Я не знаю такое кино, – Гоша нахмурился и взял свою железяку. – Я не знаю такое кино.

– Ты глянь, понимает.

– Я не знаю такое кино, – еще раз сказал Гоша, и лицо его стало грозным.

– Лан-лан, – похлопал его по плечу самый нахальный пацан, воровато оглядываясь. – Забирай свою мандулу и дуй к мамаше.

Гоша взял железку с пружиной и пошел к дому. Пока поднимался лифт, Гоша рассматривал железку с пружиной. Это была очень хорошая железка с пружиной. Прямо такая, как надо. Пружина была не ржавая и очень упругая. Гоша дернул ее, и она зазвенела.

«Гоша – охотник, – подумал Гоша. – Гоша идет домой с добычей».

Он был счастлив, но не до конца. Что-то обидное маячило в памяти и не давало улыбнуться. Он почувствовал, что ногам холодно.

Когда мать кормила его ужином, Гоша попытался вспомнить то шипящее слово, которое мальчишки заставили говорить про нее, но не смог. На месте слова была тревожная пустота. Так было с разбитой ракушкой, внутри которой жило и шумело море. Когда Гоша расколотил ее молотком, там был грязный песок и что-то засохшее.

Мать смотрела на Гошу не добро и не зло. Просто устало.

– А я в кино снимался, – сказал Гоша, но тут зазвонил телефон, мать встала и вышла из кухни.

Она долго говорила с кем-то, пока он ел. Пока пил чай с булкой. Пока умывался в ванной и чистил зубы. Потом он подошел к двери ее спальни и стал слушать, что говорит мать.

«Ты в детстве сосал соску? Помнишь, такая мозоль бывает на губе. Почему-то очень хорошо помню себя. Как я лежу в кроватке и трогаю эту мозоль пальцем. Я чувствую губу и палец, и все замыкается. Весь мир сходится, ссасывается туда, в соску. Мне кажется, я лежала и трогала пальцем эту мозоль на губе. А потом – всё. Жизнь прошла».

И она заплакала в телефон.

Гоша хотел подойти и утешить ее, но то слово, которое он не запомнил, мешало ему подойти.

Тогда он закрылся в своей комнате и долго прилаживал пружину. Когда все было готово, Гоша разделся и лег в постель. Он ждал, что мать придет пожелать ему спокойной ночи. Но она продолжала говорить и теперь не плакала, а смеялась грудным, незнакомым смехом.

Гоша не мог спать от этого смеха и от того, что забытое слово рядом со словом «мама» было темным и пустым и тревожило память. Он хотел спросить маму, потому что привык обо всем ее спрашивать. Но вспоминал лица мальчишек у помойки и чувствовал, что спрашивать нельзя.

Тогда он встал и оторвал пружину от железяки. Гулкая пружина поранила Гоше палец.

Гоша отбросил ее на пол, как ужалившую змею, потом снова лег в постель и долго сосал палец, чувствуя, как темнота в комнате сглаживается, оборачивается вокруг него как теплый кокон и пахнет железом и кровью. И когда он почти заснул, из теплого и лохматого кокона выплыло слово.

Гоша вынул изо рта палец и сказал это слово. Слово шипело как море и пахло женщиной.

Самолет

В Москву Мишка поехал потому, что сломал ногу. Первый раз он сломал ее в три года, когда отец и мать еще жили вместе. Потом в пять лет, когда они с матерью поселились в деревенском доме. Тогда врачи долго советовались, глядя на снимки, и рекомендовали наблюдать за костью. И вот, спустя два года, Мишка пошел в первый класс, упал на скользком кафельном полу в школе, и кость треснула в том же месте. После нескольких дней переговоров было решено отправить его на обследование в Москву. В местный аэропорт его привезли бабушка и мать. Там они ему купили мороженое, и он долго сидел с костылями в углу, а бабушка и мать смотрели на светящееся табло. Потом бабушка сказала:

– Прилетел.

Мать засуетилась, стала приглаживать волосы и покрылась розовыми пятнами, что с ней случалось от волнения.

Вскоре к ним подошел, улыбаясь, высокий и статный человек, Мишкин отец. У него был красивый голос. Обратный рейс уже объявили, мать передала отцу Мишкины вещи и сумку с едой. Еду отец сунул назад.

– Уж как-нибудь его прокормлю, – сказал он, подмигнув Мишке, и красиво, раскатисто засмеялся.

– Котлеты хоть возьмите, – сказала бабушка.

Но отец уже легко подхватил одной рукой Мишку, другой – сумку и костыли и пошел к зоне посадки.

В зале вылетов отец тоже купил Мишке мороженое, усадил его за столик у большого окна и