Хорошая женщина - Луис Бромфильд

Все трое — Свенсон, Наоми и Филипп — долго стояли у ворот изгороди, следя за удалявшейся процессией, пока последний носильщик не исчез в лесных потемках. Тогда в глубоком молчании возвратились они к прерванной работе, смущенные и расстроенные странной гостьей.

Поздно вечером Наоми вдруг произнесла:

— Не следовало ей у нас останавливаться. Она скверная женщина.

10

Было далеко за полночь, когда Филиппа пробудил от крепкого сна звук, похожий на гром. Проснулся он быстро, как всегда, сразу придя в себя, и сел на койке, прислушиваясь к странному звуку. Сначала он обрадовался при мысли, что скоро пойдет дождь и положит конец невыносимой засухе. Но мало-по-малу понял, что в это время года греметь не может и что звук этот — не гром: он был слишком слаб, отчетлив и размерен и лишен грандиозности, присущей всем проявлениям могучей природы Мегамбо. Такой звук мог быть только делом рук человеческих.

Ночь была ясная, но безлунная. Огромные деревья выделялись черными силуэтами на фоне усыпанного звездами неба. Стояла полная тишина, нарушаемая только отдаленным раскатистым гулом, — словно даже звери, напуганные странным громом, затаили дыхание. Заинтересовавшись непонятным явлением, Филипп встал с постели и вышел во двор. На нем был его обычный ночной наряд — простыня вокруг пояса. Остановившись у почти погасшего костра, около которого, сидя, спал Свенсон, Филипп огляделся кругом. Он был небольшого роста, но на редкость хорошо сложен, с сильными, гибкими мускулами. Вероятно, таким был его отец в те времена, когда ему удалось разбудить столь бурные чувства в целомудренной груди Эммы Даунс.

Весь обратившись в слух, Филипп вытянул руки, следя за игрой мускулов под загорелой гладкой кожей, и вдруг острая, неудержимая радость жизни охватила его. Он почувствовал, что гордится своим молодым, сильным телом, тем телом, которого он до сих пор никогда не замечал. И откуда-то появилось дикое, безрассудное желание перепрыгнуть через убогую изгородь и бежать, бежать без оглядки в таинственный сумрак леса.

— Я живу, живу! — ликуя, повторял он.

И перед его глазами вновь прошла процессия девушек, совершивших возлияние перед отвратительным идолом…

«Нет, мы околдованы — и Свенсон, и Наоми, и я, — подумал он. — Мы умрем узниками, не в силах одолеть заклятие».

Смерть, казалось, подстерегала за каждым деревом в тишине знойной ночи.

«Я бодрствую и в то же время сплю крепким сном. Но я один отдаю себе в этом отчет».

Странное громыханье не прекращалось, то приближаясь, то словно удаляясь, то усиливаясь, то ослабевая.

Чудесное сладострастное ощущение силы, скрытой в его стройном теле, снова пробежало по мускулам Филиппа. Наклонившись, он прикоснулся к мягкому плечу Свенсона.

— Свенсон! — проговорил он, но ответа не было. Тогда он начал отчаянно трясти его, и Свенсон, наконец, пробудившись от глубокого сна, уставился на него испуганным взглядом.

— Я опять задремал, — сконфуженно пробормотал он. — Ничего не могу с собой поделать…

— Слушайте! — приказал Филипп.

— Гремит, — заявил Свенсон. — Будет дождь.

— Нет, это не гром, посмотрите на небо. Но что это такое? Вы должны знать.

Свенсон взглянул на него со смиренным видом, всегда обезоруживавшим Филиппа. Этот взгляд как-будто говорил: «Я не самонадеян. Ведь вы гораздо умнее меня».

— Н-не знаю, — запинаясь, промолвил он. — Пожалуй, спросим лучше Наоми.

Та быстро проснулась и сразу прониклась овладевшей ими неясной тревогой, ибо Свенсон казался напуганным впервые за все время их пребывания в Мегамбо.

— Не знаю, — сказала она, прислушиваясь. — На севере, где я жила с отцом, я никогда не слыхала такого. Похоже на барабаны, на там-тамы. Говорят, они иногда подают ими сигналы.

Втроем — причем Филипп и Свенсон были попрежнему полуголы, забыв на этот раз даже о приличиях, а Наоми — в длинной, бесформенной коленкоровой ночной сорочке — возвратились они к костру и долго стояли под открытым небом, напрягая слух.

— Да, это барабаны, — произнесла, наконец, Наоми. — Очевидно, что-то случилось.

В ту ночь никто из них больше не спал, и к утру, когда небо над иссиня-черной гладью озера начало окрашиваться в цвет грудки фламинго, гул стал мало-по-малу затихать — точно кусок за куском отламывали от длинного стебля тростника. С рассветом он прекратился окончательно, оставив после себя только знойную, пустую тишину, и вдалеке, в том месте, где Филипп когда-то видел черных дев, поднялся столб серого дыма над горящей деревней. Свет, принятый ими за утреннюю зарю, оказался заревом пожара. Серый столб стал расползаться веером по горизонту, пока не заволок все заросли на целые мили вокруг плотным одеялом, прорезанным зловещей красной полосой.

Встало солнце и залило тусклым красноватым светом озеро, прибрежные топи и поселок у подошвы холма. Их Мегамбо, такое знакомое, почти родное, было пусто и безмолвно. Оттуда не доносилось обычной беззаботной сумятицы, не слышалось ни пения петухов, ни громких голосов женщин, перекликающихся у утренних костров. Оно молчало, оно вымерло, точно селение, пораженное чумой.

Час проходил за часом, и Филиппу стало казаться, что и их, троих обитателей миссии, тоже нет в живых. Мир словно опустел, и он не мог заставить себя проникнуть в окружавшую их полосу безмолвия, где, казалось, каждый ружейный выстрел пробудит к жизни весь насторожившийся лес. Тысячи глаз словно следили за ними из лесной чащи. Он дошел до деревни и не нашел там ни единой глиняной миски. Исчезло целое племя и унесло с собой все свое достояние, как-будто земля поглотила его.

Время шло. Делать им было нечего, потому что не было чернокожих братьев. Бежать? Но невозможно бежать, не зная толком, от чего бежишь. Свенсон что-то мастерил неуклюжими ручищами, тщетно стараясь нарушить жуткую тишину. Все-таки он чувствовал себя лучше, чем Филипп или Наоми.

Наоми, та как-то сразу растерялась: ведь исчез весь смысл их существования. Глядя на беспомощную, охваченную страхом жену, Филипп испытывал чувство злорадства, которого в глубине души стыдился. Как потерянная, бродила она кругом и время от времени уходила молиться в хижину. Она просила бога подать какой-нибудь знак, который мог бы объяснить происходящее. Да, он совершит чудо, она была в том уверена, он не покинет их, своих возлюбленных детей, как некогда не покинул он детей Израиля. Подобно чернокожим девам перед чудовищным кумиром, простерлась она в пыли перед господом богом.

С ужасом смотрели они на отдаленное пламя, гонимое ветром и медленно приближавшееся к ним, и все сильнее терзал их страх.

Наконец, молитва Наоми была услышана, появилось