В перспективе - Элизабет Джейн Говард

она выбрала с безупречным чутьем. В конце концов, женщины почти всегда знают, к чему дело идет…

Оступаясь, она спускалась по берегу к ручью.

– Здесь есть место поглубже, куда я думала поставить сидр. Хотя бы немного охладить бутылку.

Он последовал за ней. С берега она перепрыгнула на треугольный островок, такой маленький, что на нем едва хватало места ей и полному надежд дубку, выросшему на узком мысу. С одной стороны островка широко раскинулась галечная отмель, слой воды на которой был не толще печенья, с другой пролегало узкое русло с быстрым течением, темно-зеленое от водорослей, похожих в воде на длинные волосы.

– Однажды я немного подрыла здесь дно, – сказала она, вклинивая бутылку под корень.

– Вам помочь? – спросил он, но она отвела волосы со лба мокрыми пальцами и беспечно отозвалась:

– О нет, я справлюсь запросто.

Они попытались напоить лошадей, которые нюхали воду медленно, с утонченным, пренебрежительным равнодушием.

– Прямо лошади из поговорки, – сказала она, и они привязали их на прежнем месте.

Перекусить они устроились под дубом. Пока она разбирала холщовую сумку, он сходил за сидром.

– Только не портите мой дубок, – крикнула она ему вслед.

– А что такое? Вы его посадили?

– Нет, он вырос сам. Но мне нравится, как он там стоит.

Как только они уселись и распаковали припасы, мошкара принялась слетаться к ним церемониальными тучами.

– Если бы мы закурили, это могло бы помочь.

– Это вы курите. А я нет. По крайней мере, никогда не пробовала.

– Хотите сейчас? Но предупреждаю, они крепкие.

Она с сомнением взглянула на пачку.

– Крепкие? А они хорошие? Честное слово, я вообще ни разу не курила.

– Свою первую сигарету все обычно выкуривают в лесу. Такова традиция. – Она взяла одну, он поднес огонек. – Сделайте затяжку и выпустите дым.

Она сухо отозвалась:

– Мне, разумеется, известно, как курят.

Он наблюдал, как она отрывисто выпускает дым, старательно сохраняя невозмутимое выражение лица.

– Все хорошо?

Она кивнула, дым попал ей в глаза.

Разливая сидр, он заметил:

– Между прочим, никто не докуривает свою первую сигарету до самого конца.

– Правда?

– Да. Это тоже традиция.

– Мне понравилось, – заметила она и очень тщательно затушила сигарету.

Они обедали, почти не разговаривая, довольные жарой и возможностью побыть наедине, не опасаясь, что их потревожат. Для нее это означало просто ни с чем не сравнимое наслаждение ленивым летним днем, проведенным в уединении вместе с ним, для него – приятную нарастающую уверенность, что все это время он мог бы (в некотором роде) предаваться с ней любви. Он исследовал различие между ее непринужденностью – доверительной легкостью, которую она демонстрировала по отношению к нему, и ее внезапными, резкими уходами в замешательство, в крайнюю степень застенчивости, и все они были для него настолько же пленительными, насколько и непостижимыми.

Они выпили весь сидр, отчего, как она сказала, ее стало неудержимо клонить в сон, и она улеглась на пологом берегу, сцепив руки за головой и закрыв глаза. От второй сигареты она отказалась, но, когда услышала, как чиркает спичка, на миг открыла глаза и улыбнулась.

– Разбудите меня, если я в самом деле усну.

Он кивнул, прислонился к дубу и сделал вид, будто дремлет с сигаретой – на случай, если она решит, что он захотел поглазеть на нее.

Жара и тишина, которую нарушало лишь чувственное скопление насекомых, обострили его ощущения до такой степени, что ему не хотелось ничего, кроме как смотреть на нее – до тех пор, пока просто смотреть на нее не стало невыносимо. Ее поза, ее неподвижность сами по себе были притягательны – когда она лежит неподвижно, думал он, ее притягательность достигает почти пика красоты, и теперь наконец-то пришло время ему насладиться всеми подробностями, влекущими к ней. Легкий поворот ее головы подчеркивал длинную линию шеи, чистая белизна кожи до самой впадинки у основания шеи была слегка припудрена золотистым солнцем. Ее плечи под белой рубашкой казались почти ребячески угловатыми – никакой гладкой, скрытной плоти, округляющей их форму, благодаря чему руки приобретали не прямоту и не изгибы, а некую третью особенность очертаний. Он представил себе ее груди – маленькие и белые, налитые иной белизной, подчеркнутой их нежностью. Далее линии снова становились робкими и длинными, ускользали к талии, плотно охваченной юбкой. Она казалась составленной из белизны всевозможных протяженностей и свойств: никаких красок, кроме волос и удивительных глаз – совершенно ирландских по цвету, – но от нее он знал, что в ней есть валлийская кровь, а ирландской нет вовсе. Он вспоминал ее красивые кисти, сейчас скрытые из виду под головой; прямая прядь волос лежала, резко темнея, поперек ее лба, и он представил ее влажные пальцы или испарину в жаркий день. Теперь она уже дремала, он почти не сомневался в этом – об этом говорила вся картина беззащитного покоя: тихое ровное дыхание, сиюминутный мотыльковый трепет ее ресниц… Ему вспомнился ее сон на травянистом откосе у теннисного корта: как он отметил, насколько изящно она спит, как был поражен неожиданно ярким оттенком ее глаз, когда разбудил ее…

– А вот и второе пробуждение.

Она медленно открыла глаза: сон был крепким.

– На этот раз без одуванчика.

Она уставилась на него, просыпаясь, начиная улыбаться: он увидел мгновенную тревогу в ее глазах, склоняясь над ней, а затем ощутил, как улыбка растаяла под его губами, пока целовал ее. Сцепленные под головой руки вдруг оказались придавлены тяжестью; он прервал поцелуй лишь на то время, пока высвобождал их, и она закинула обе руки ему на шею. Слегка отстранив ее голову, он спросил:

– Кто-нибудь уже целовал тебя?

Она покачала головой, и страстная нежность пересилила в нем влечение к ней; полным ласки жестом собственника он отвел прядь волос с ее лба.

– Больше ты никогда не сможешь так сказать.

Они молча смотрели друг на друга – она с изумлением, он с наслаждением. Потом он воскликнул:

– Какая же ты прелесть! Никогда не видел таких, как ты! Твоя жизнь только начинается, и мне невероятно повезло увидеть это! Тони, милая Тони, нежное создание, скажи, что ты любишь меня хоть немного!

– А ты меня любишь?

– Я без ума от тебя! Я тебя обожаю… никогда в жизни не испытывал таких чувств!

Он подхватил ее на руки, и она, касаясь его лица кончиками пальцев, начала было говорить: «Да, я люблю тебя», но он возобновил поцелуи – трогая, возбуждая, ошеломляя ее ощущениями. Влюбленная, она удивила его своей реакцией, и его желание жарко вспыхнуло, заставив позабыть, что это ее он хотел.