Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

Я прошла мимо детского корпуса, возле которого стоял последний фонарь, а дальше начинался неосвещенный участок. Хотя здесь, на территории стационара, опасаться было нечего, я невольно прибавила шаг и напрягла слух – не раздастся ли рядом подозрительный шорох или звериное рычание. Но хруст снега заглушал все звуки.

В просвете между деревьями мелькнуло освещенное окно флигеля, словно спасительный маяк в ночном море. Вскоре я уже отряхивала унты на заледеневшем крыльце.

Раньше я никогда не носила унты. В Ленинграде остались мои модные зимние сапожки – кожаные, с меховой опушкой, я подарила их Инге перед отъездом (у нас одинаковый размер обуви). Тогда мне казалось глупым тащить в такую даль, в июле месяце, зимние сапоги. Сейчас мне казалось верхом глупости решение положить в чемодан вместо сапог стопку книг. Интересно, взяла Инга сапоги в пустыню Гоби?..

Я толкнула незапертую дверь и вошла в переднюю, которая зимой использовалась как буферная зона между улицей и жилым помещением. Раздевалась я уже в прихожей, где жарко топилась дровяная печь. Оставив унты на коврике, я надела тапочки и прошла в гостиную.

Фаина Кузьминична поднялась мне навстречу из кресла-качалки, в котором она читала журнал «Работница».

– Зоя Евгеньевна, вы хорошо себя чувствуете? Может, не стоило пока выходить из дома?

– Всё в порядке, Фаина Кузьминична. Кашель уже почти прошел, температуры нет со среды. В понедельник закрою бюллетень и приступлю к работе.

Я заболела бронхитом в первый день ноября, из-за чего на две недели выпала и из рабочего процесса, и из общественной жизни, включая празднование Седьмого ноября с большим концертом в Доме культуры, и отмечание юбилея главврача, на котором я не смогла присутствовать, потому что в тот день еще температурила.

Бронхит был тяжелым, с вероятным переходом в пневмонию, поэтому терапевт назначила антибиотики. Медсестра Рита делала мне уколы дважды в день. Нина варила супчики на курином бульоне, Рустам где-то раздобыл лимоны, которые я ела с сахаром, Оля принесла банку малинового варенья. Можно сказать, я болела с комфортом, если не считать изматывающего кашля, лихорадки, отсутствия аппетита и скуки, особенно днем, когда все уходили на работу. Я спасалась чтением, поскольку накануне болезни, словно движимая предчувствием, успела взять в библиотеке несколько новых книг.

– От праздника остался торт, – сказала главврач. – Он в холодильнике.

– Это вам. – Я протянула ей пакет, который прятала за спиной. – С днем рождения, Фаина Кузьминична!

– Что это? – Она растерялась.

– Подарок.

– Зачем же вы!.. Я ведь говорила – никаких подарков.

– А я не слышала, потому что болела.

– Мне очень приятно, хотя это, в самом деле, лишнее. – Фаина Кузьминична взяла пакет. – Какой тяжелый! Что там?

– Откройте и посмотрите.

Главврач вынула из пакета коробку, развязала ленту и открыла крышку.

Внутри, на атласном ложементе, покоился хрустальный штоф. По бокам от него лежали четыре стопки в виде раскрывшихся тюльпанов. Все они были с видами Кутаиси, а на штофе, под изображением монастыря Моцамета, шла витиеватая надпись: «С любовью из Кутаиси!»

У Фаины Кузьминичны задрожали губы.

– Зоя Евгеньевна, голубушка, как же вы…

– Я подумала, вам будет приятно, ведь вы начинали работать именно в этом городе.

– Вы еще спрашиваете! У меня с Кутаиси связано столько теплых воспоминаний. – Главврач посмотрела на меня восхищенным взглядом. – Это лучший подарок, который я получала на день рождения. Пойду покажу Глаше.

Она направилась к комнате сестры-хозяйки.

– А почему Глафира Петровна сама к нам не выйдет?

– Она приболела.

– Простыла?

– Нет. Потом расскажу.

Главврач скрылась за занавеской. Из комнаты донеслись возбужденные голоса, а потом, совершенно неожиданно – характерный звон соприкоснувшихся стопок. Я подумала, что Глафира Петровна болеет даже с большим комфортом, чем я, если держит в своей спальне бутылку наливки, или чем там они чокались. Но Фаина Кузьминична, вернувшись в гостиную, развеяла это предположение.

– Звук у пустых стопок отличный! В следующий раз проверим, какой будет звук, когда мы их наполним настойкой, которой я вас угощала тогда, в сентябре. Сегодня, Зоя Евгеньевна, вам не налью, уж не обижайтесь, вы после антибиотиков.

– Мне достаточно чая.

– Тогда несите торт. Я приберегла для вас пару кусочков, хотя это было нелегко. Глафира Петровна ужасная сладкоежка.

Если бы Фаина Кузьминична знала, чего мне стоило достать этот подарок, она бы оценила его вдвойне. Мне пришлось попросить Нану, чтобы она позвонила своей сестре, которая жила в Кутаиси, и попросила ее купить набор посуды, лучше всего чайный или кофейный сервиз, с видами города. Я сказала, что стоимость может быть любая, деньги я незамедлительно вышлю телеграфом. Когда коробка прибыла на почту, я принесла ее домой, распаковала и в первую минуту, увидев штоф и рюмки, испытала чуть ли не отчаяние. Они были очень красивые, но дарить их на семидесятилетие! Но потом я вспомнила про малиновую настойку и успокоилась.

В штофе можно держать не только водку или коньяк, но и «женские» напитки. Однако сомнения все же оставались – вдруг Фаине Кузьминичне не понравится? Я не знала ее предпочтений, а спросить было не у кого, да и расспросы подобного рода могли вызвать подозрения. Я и Нане соврала, что подарок для моей подруги, которая якобы очень любила Кутаиси, но в силу обстоятельств не могла туда вернуться.

Обманывать я не любила, но тут был особый случай, к тому же во всем, что касалось Наны, я не испытывала угрызений совести.

Мы установили видимость перемирия, не без участия Нины, которая, проявив не свойственную ей дипломатичность, подстроила все так, что в какой-то момент мы оказались рядом на общежитских посиделках, а Оля, которая очень переживала из-за нашей конфронтации и мечтала нас помирить, вначале втянула нас в общий разговор, а потом буквально вынудила поговорить друг с другом. В конце концов мы обе сделали вид, что помирились. При этом каждая из нас преследовала свою цель: мне было удобнее не враждовать с соседкой по этажу, а Нана, как я подозревала, руководствовалась принципом «держи врага на близком расстоянии». Как бы то ни было, теперь мы снова собирались вчетвером, чтобы выпить чаю и поболтать, в столовой обедали за одним столиком. Мне по-прежнему было некомфортно в обществе Наны, я не забыла ни ее несправедливых обвинений, ни ее ревности из-за Мартынюка, ни слухов, которые она обо мне распускала. Мои профессиональные успехи еще больше настроили Нану против меня, хотя большинство коллег относилось ко мне с уважением. Правда, некоторые по-прежнему продолжали считать меня выскочкой (особенно усердствовал уролог Согомонян),