Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

ему сказало, что необходимо вернуться в науку и закончить начатое. Или Гене послышалось, а бродяга ничего такого и не говорил, Сяо Юй не совсем понял. Они продолжали глушить водку. Но после встречи с привидением отец осознал, как жить дальше, в рекордные сроки дописал и защитил кандидатскую, а потом и докторскую… Джинггуо вдруг понял, что ему надоело все это слушать. Подташнивало.

– Геннадий, было очень приятно познакомиться. Мне пора.

Сяо Юй медленно отодвинулся от стола и с трудом приподнялся, опираясь рукой на стол. Гена придержал его за локоть, как будто не хотел, чтобы тот уходил.

– Джинггуо, вы знаете… Вы мне нравитесь. С вами очень приятно общаться. Я… Я не знаком со своим сыном, но мне хотелось бы надеяться, что он вырос хотя бы немного похожим на вас. Если вы еще будете в городе, давайте встретимся на кофе, пообщаемся? Мне кажется, у нас много общего. Возьмите мою визитку.

– С п-превеликим удовольствием.

Джинггуо взял маленький белый прямоугольник и пожал отцу руку. Найдя Степку, который, кажется, так и не переставал есть все это время, потащил его к выходу.

20 (Джинггуо)

– У-у-у, брат, изрядно ты набрался. Что за мужик, с которым ты трепался три часа?

– Д-да так, никто.

Джинггуо снял плащ с вешалки, набросил его на плечи и выкинул визитку в урну. По пути к машине Степа поддерживал норовившего завалиться куда-то вбок товарища.

– Где остановишься? Я бы позвал к себе, но ты же знаешь, я с мамой живу, наверное, тебе будет не очень удобно…

– В «Евразию» давай.

По дороге Джинггуо начал немного трезветь, и ему это не нравилось. На душе остался какой-то скверный осадок. Еще почему-то мысль, что завтра снова придется общаться с Элен, вызывала отвращение… Для работы с ней даже не требовалось никаких артистических приемов.

«Евразия» была, пожалуй, одним из самых приличных зданий города. Внутри пахло сандаловым деревом, в аквариуме внушительных размеров поблескивали разноцветные рыбешки, а в центре отделанного мрамором холла на подставке, похожей на мольберт, улыбался портрет Суня в рамке из живых белых цветов. Под портретом стояла корзинка, в которой белели какие-то свернутые бумажки. Маленькая, похожая на ребенка женщина в косынке подошла к корзине и бросила туда сложенный вчетверо листок. После она аккуратно приложилась губами к портрету и посеменила обратно в служебную зону за стойкой ресепшена.

– Все желающие могут оставить записку Суню, пожелания на загробную жизнь. – Опрятный портье с зализанными волосами подошел к Джинггуо и Степе. – Мы потом их сожжем во дворе, я прочитал в интернете, что в некоторых китайских деревнях так делают.

Он сам не понял, как это произошло, как будто по голове огрели. Неожиданно Джинггуо разрыдался. Возможно, его тронула простота и красота ритуала с записками, и он, стыдясь самого себя, шмыгал носом, захлебывался, хватал ртом воздух, почти вскрикивал. Степа и портье не на шутку перепугались.

– Что с вами? Вы были близки с Сунем? Присядете? Водички?

– Я его не знал.

Джинггуо высморкался в поданную Степой салфетку и взял себя в руки.

– Я бы хотел снять люкс на две ночи для начала. И не могли бы вы принести в номер бутылку виски?

Степа обеспокоенно взглянул на своего кумира, видимо сомневаясь, стоит ли его отговаривать. Не стал.

– А с Элен, ну, как она, по поводу антиквариата?

– Все завтра. Спасибо за помощь, Степ, иди.

Джинггуо был бы готов поспорить со Светланой насчет «домашней атмосферы» отеля: мебель казалась бездушной, казенной, простыни были сероватого оттенка, как сильно застиранное белье, выдаваемое в поездах дальнего следования. Около семи вечера, предварительно влив в себя два стакана янтарного виски, Джинггуо уснул, не раздеваясь, не выключив торшер на высокой ножке. Когда очнулся, не сразу понял, где находится. Мобильный показывал полночь. Матери позвонить, конечно, забыл, а теперь уже и поздно. Состояние было странное: все вокруг немного плыло, но похмелья не чувствовалось: верный признак того, что протрезветь он еще не успел. Играя на опережение с неизбежной головной болью и тошнотой, Джинггуо плеснул себе щедрую порцию «Джонни Уокера». Необъяснимое неуютное чувство, как будто кто-то внутренности ложкой выедает, никак не уходило. Мысль об одинокой бессонной ночи в городе Б пугала. Джинггуо подошел к окну. Через дорогу, в свете мерцающих через один фонарей, смутно рисовалось здание ДК. Наверное, там все еще работает тот похабный клубешник «Полтинник», в который любил захаживать Цзюань килограммов эдак тридцать назад.

Джинггуо принял холодный душ, причесался, побрился и надел свежую рубашку. Плеснул еще вискаря. Отражением в зеркале остался доволен. Крохотный порез бритвой на подбородке с ямочкой, угли глаз на фоне белой кожи… Эти черты как будто все еще не до конца принадлежали ему, он не был толком похож ни на мать, ни на отца. Но, как показала практика, его внешность хорошо подходила для знакомств в клубах.

Охранник с бельмом на левом глазу осмотрел Джинггуо с выражением отстраненной неприязни и без слов пропустил. В темном душном помещении играла Love is Gonna Save Us. Зеленые лучи стробоскопа прорезали едкие, вонючие клубы из дым-машины – запах провинциальных дискотек. Плотная толпа на танцполе ритмично дрыгалась под старый хит Benny Benassi. Что ж, посмотрим, «спасет ли меня любовь» сегодня, думал Джинггуо, пробираясь к бару. Две складные девочки гоу-гоу в крохотных купальниках пластично извивались и поглаживали свое покрытое блестками тело. И куда делись все гоу-гоу Москвы? Теперь в модных столичных заведениях это считалось вроде как моветоном, а Джинггуо вот был за то, чтобы старую добрую традицию вернуть! Он заказал виски «какой там у вас есть поприличнее» и некоторое время провел, разглядывая спортивные ножки и попки танцовщиц. Впрочем, они не годятся. У них еще смена неизвестно когда заканчивается… Сяо Юй просканировал сидящих за барной стойкой и нашел ее.

Русоволосая обладательница грустных, как у спаниеля, глаз и внушительного декольте со скучающим видом осматривалась по сторонам. Такое декольте, в которое виноградину закинешь – потеряется, просто так в клуб не надевают. Джинггуо взял свой квадратный рокс и направился к русоволосой. Подойдя поближе, он понял, что ей что-то затирает хилый мужичок лет сорока с угольной щетиной, словно наклеенной пятнами на впалые щеки. Мужчина явно был пьян и девушке не очень приятен.

– Мадемуазель, позвольте поинтересоваться, что это вы такое интересное пьете?

Русоволосая обернулась на Джинггуо. Затем на секунду бросила грустный взгляд на хилого и, явно сочтя высокого китайца более достойным кандидатом, лукаво улыбнулась.

– Не-гро-ни!

– Превосходный выбор! А знаете ли вы происхождение этого напитка?

Джинггуо наклонился почти вплотную к уху девушки, чтобы не надрывать горло, перекрикивая музыку.

– Эу, мужик!

Нетрезвый сосед по бару стеклянным, нефокусировавшимся взглядом наблюдал за тем, как его даму уводят. Он слегка покачивался, как тонкое деревцо на ветру. Русоволосая и Джинггуо пьяного игнорировали.

– Коктейль носит имя флорентийского графа Камилло Негрони… – У Джинггуо в загашнике был целый ворох подобных историй для таких случаев. – Они вместе с барменом Фоско Бруно Скарселли придумали заменять в популярном тогда коктейле «Американо» содовую на джин, кампари же и красный вермут остались на месте. Слайс апельсина тоже Скарселли придумал. Я вам еще рекомендую попробовать негрони сбальято, что переводится как «ошибочный негрони», в него вместо джина добавляют…

– Эй, узкоглазый, я с кем разговариваю!

Джинггуо выпрямился. Плешивый пошатнулся на своем высоком стуле, и упал бы, если б не успел схватиться пальцами за липкую барную стойку.

– А ну-ка, повтори, как ты меня назвал…

Джинггуо навис над хлипким мужичком, которому было давно пора домой.

– Узкоглазый. – И далее, растягивая по слогам: – Ри-со-ва-я морда.

Удар правой полетел четко в нос плешивому, и тот повалился на сидевших сзади подростков, опрокинувших свои бокалы. Русоволосая вскрикнула, танцовщицы гоу-гоу спешно спрыгнули за барную стойку. Разлитые напитки растекались по искусственному мрамору, похожие на нефть под вспышками стробоскопа. Джинггуо схватил хлипкого мужчину за ворот полосатого потного поло и поволок к выходу. Охранник с бельмом на глазу проводил Джинггуо, волочащего по земле вяло брыкающегося мужика, полным равнодушия взглядом. Он и не думал разнимать дерущихся.

В ушах у Джинггуо стучало. Ярость была ослепляющей, животной,