В перспективе - Элизабет Джейн Говард

– Взгляните на себя. За время этой поездки вы постепенно стали умопомрачительно красивы, и все потому, что я любовался вами с первой секунды. – Он произнес все это с такой озорной решимостью вновь смутить ее, что она отважилась в ответ сконфузить его.

– И что же дальше?

Но он ничуть не сконфузился.

– О, немного погодя вы поняли бы, насколько я проницателен и как умен, если увидел вас в таком прекрасном свете.

– А потом?

– А потом, поскольку вы заметили все это во мне, я стал бы в пятьдесят раз проницательнее, увидел вас как сквозь розовую вуаль, но она ничуть не затуманила бы ваш образ – напротив, была бы вам к лицу в большей мере, чем что-либо, придуманное вами, и я сделался бы лучше в ваших глазах, следовательно, лучше в собственных. И вот так ваша красота и мой характер нашли бы развитие в великолепном прогрессе нашего воображения.

– А дальше?

– Дальше мы безумно влюбились бы и с тех пор жили счастливо, – весело закончил он.

Они уже подъезжали к дому. Остаток пути они проделали в молчании, полном тайного и несхожего удовольствия.

* * *

После ужина кто-то спросил Каррана, понравилась ли ему поездка, и тот ответил:

– Не поездка – мечта. Когда я наконец открою собственную школу верховой езды, быть наставницей в ней я попрошу Тони. Да, определенно – все уже решено, – добавил он, заметив ее удивленно-гордый взгляд.

Мечте было положено начало.

После ужина все танцевали под граммофон, и он, конечно, танцевал с ней. Лицо у него было из тех, какие обычно сочетаются со смуглотой – с резкими чертами, чувственное, оживленное, но при этом светлокожее. Он танцевал, наслаждаясь музыкой и проявляя внимание к другим парам – иногда болтал с ними, и ему почти всегда отвечали смехом. Всякий раз, когда он переводил взгляд на нее и видел, как вместо восторженного удовольствия на ее лице возникает серьезная улыбка, с которой она обычно встречала его взгляд, его сердце вздрагивало с запоминающимся, трепетным волнением. Однажды ее мать, бочком проходя мимо, заметила Антонию и воскликнула: «Да проснись же, Тони! Вид у этого ребенка, как у лунатика, – будто она в трансе!» И он увидел, как она, застигнутая врасплох, бесцеремонно пробужденная от чар, придала лицу старательно-нейтральное выражение в попытке не чувствовать ровным счетом ничего, и это недвусмысленно указало ему на контраст и неловко растрогало.

Он танцевал с каждой дамой, и дважды – с хозяйкой дома. Ему хотелось вновь получить приглашение, и, кроме того, он был движим интуитивным стремлением угодить. Когда он танцевал с Араминтой во второй раз, она сказала:

– Вы были сущий ангел, выманивая мою Тони из ее раковины. Она просто-напросто ужасно юна для своих лет – разумеется, она вообще ужасно юна.

Ответить на это было несложно.

– А вы ужасно молоды, чтобы иметь даже юную взрослую дочь.

Она устроилась в сгибе его руки (ростом она была на полголовы ниже, чем Антония) и пробормотала:

– А вы танцуете абсолютно божественно. Непременно приезжайте к нам еще.

– С удовольствием. – Он улыбнулся, глядя в ее глаза изящной формы, и заметил, насколько они бездумны, когда не выглядят проницательными.

Когда же немного погодя он отправился искать Антонию, оказалось, что она исчезла.

– Тони ушла спать, – сообщила Инид. – Ну как, вы убиты горем?

Инид он знал много лет, поэтому просто схватил ее за талию со словами:

– На самом деле я искал вас, дорогая.

Она издала хрипловатый недоверчивый смешок.

– Нет лучше способа найти иголку в стоге сена, чем поваляться на нем, что мало кому из моих знакомых известно так же хорошо, как вам.

– Кстати, об иголках: что с граммофоном?

И они отправились спасать его.

Антония спать не уходила. Некоторое время она наблюдала, как он танцует с другими – ей казалось, что все они танцуют лучше, чем она, – и поскольку ей самой не хотелось танцевать больше ни с кем, она пожелала спокойной ночи ближайшей паре и ускользнула.

В своей комнате она разделась как можно быстрее, погасила лампу и раздернула шторы. Прохладный лунный свет прокрался в комнату в нежной и таинственной тишине. Образы, купающиеся в этом серебристом свете, сменялись перед ее мысленным взглядом – неспешные, беспорядочные, повторяющиеся: ее лицо горело в лихорадке воспоминаний, она лежала не шелохнувшись. В то время будущее не внушало ей тревоги. Ни в каком возвращении она не нуждалась и не представляла его, и просто думала, что ему незачем знать.

4

Он уехал на следующее утро, когда компания распалась, и от этого ее охватило спокойствие и неожиданное облегчение. Она испытывала лишь постоянную, почти нестерпимую потребность побыть одной, но по понедельникам, когда в доме наводили порядок после выходных, уединиться было невозможно: мать собирала по всему дому цветы, граммофонные пластинки, книги с тумбочек у кроватей, жестянки с печеньем, сигаретные пачки и постельное белье и разносила по комнатам новые. Именно по понедельникам ее мать внезапно решала устроить ремонт или перестановку или же перенести какой-нибудь предмет мебели из одного конца дома в другой. Эта деятельность обычно сопровождалась критическим разбором поведения Антонии на выходные, отчего ей становилось веселее или наоборот, но в тот понедельник ее поразило собственное внезапное равнодушие ко всему, что говорила мать, и, вместо того чтобы с несчастным видом молчать, подыскивая слова извинения или оправдания, Антония вдруг обнаружила, что отвечает с незамедлительным и дружелюбным самообладанием. Да, одета она была ужасно – непременно надо что-то предпринять по этому поводу. Нет никакого смысла ждать от нее успешной игры в теннис: это занятие ей не нравится, она уже решила отказаться от него совсем. К Фрэмптонам ей не особенно хотелось, и, по ее мнению, бесцеремонно и грубо по отношению к хозяевам являться к ним в гости, не желая этого. Когда же несколько озадаченная мать затронула неспособность Антонии поддержать светскую беседу, Антония отозвалась:

– Вот и мой отец этого не умеет. Увы, в отличие от него, у меня, по его же словам, более чем заурядный ум. Так что лучше тебе перестать беспокоиться обо мне. Я совершенно счастлива.

Но пока тянулась пустая и жаркая летняя неделя, совершенство ее счастья несколько померкло – было окрашено и подпорчено страхом, что она, возможно, больше никогда не увидит его, ни разу за всю свою жизнь.

Араминта часто ездила в Лондон и проводила там ночь в среду или в четверг, и на этой неделе Антония неожиданно спросила, можно ли поехать и ей. Это не устроило Араминту. Зачем ей понадобилась эта поездка?