Земля под снегом - Эндрю Миллер

шатаясь, понес в дом. Он был как Франкенштейново чудище, уносящее из деревни какую-то несчастную. В доме закрыл дверь спиной и отнес ее на кухню. Посадил на один из стульев и подтащил стул к «рейберну». Стал растирать, разминать ей ступни. Потрогал ее руки, лицо. «Ты дико замерзла», – сказал он. Налил чайник до половины и поставил шипеть на горячую плиту. Всмотрелся в нее. Она сидела очень тихо, глядя перед собой пустым взором. Что она видела, видела ли вообще что-нибудь – поди пойми. Позвонить Габби Миклосу? (Простите, доктор, что разбудил вас. Тут у нас произошло странное…) Но вдруг не он, а Парри сейчас на вызовах? Хотя Парри, конечно, досюда гораздо ближе.

Он наклонился к ней и обнял. «Ну что ты, девочка моя». Прижал ее так крепко, как только осмелился. Через минуту по ней прошла глубокая дрожь. Она подняла руки, ее ладони легли ему на спину, и она обняла его ответно.

3

Топливный бак наполнили, и в доме было тепло. Пришла миссис Радж, которой долго не было, навела чистоту; Айрин избавилась от привычки прибираться к ее приходу. Она больше времени проводила в постели (в гостевой комнате), больше читала («Об использовании грамотности»). Вела долгие разговоры с Вероникой. В них не было ничего жизненно важного. Ее брак впрямую не обсуждали. Отчасти вернулись к былому обыкновению, к послеполуденным часам, когда они валялись на своих кроватях в комнате со скошенным потолком, с окном, глядевшим в сад (где летом их отец задирал юбки иве, чтобы покосить под ней траву). Дорого эти звонки стоили? Вероятно. Когда-нибудь Эрик, должно быть, предложит перейти на авиапочту. Сейчас, идя мимо, обходя ее, когда она сидела у лестницы с чашкой чая и телефонной трубкой, он шел тихо, кривя губы в напряженной маленькой улыбке.

Он вел себя очень вежливо, был очень внимателен. Купил нелепую новую машину – этакую жестянку для печенья. Они разговаривали. Она много думала об истории с расправой над «ситроеном». Если доведется с ним встретиться – с Фрэнком Райли, – как они будут общаться? Она тоже обиженная сторона, но он хотя бы что-то сделал в возмещение.

Не притрагивались друг к другу. Пару раз он потянулся к ее ладони, но ладонь при желании можно превратить в неживую вещь.

На животе у нее появилась вертикальная темная линия. Она спросила его, что это такое; показать не показала. Он ответил, что на латыни это называется linea nigra, после родов исчезнет.

Он сказал, что через стетоскоп она сможет услышать сердцебиение. Дал ей свой в кожаном футляре, она поднялась наверх, там перемещала по коже прохладное серебристое ухо, наконец нашла, и ей пришлось прикусить губу, чтобы не закричать.

Он спросил, не хочет ли она прокатиться в город – посмотреть фильм, поужинать у «Марко». Отказать? Она сочла, что это было бы бессмысленно и по-детски, и, так или иначе, ей захотелось. Слишком долго просидела в коттедже.

Была последняя суббота января. Министерство военно-воздушных сил намекнуло на оттепель, но пока было непохоже. На градуснике за окном кабинета Эрика днем редко поднималось выше нуля, а ночью опускалось намного ниже. Поехали в Бристоль в новой машине, припарковались на Олд-Маркет-стрит. От этой улицы – в прошлом артерии – город отвернулся. Скоро она окажется по другую сторону от новой кольцевой дороги. Улица болтала ногами в восемнадцатом веке, в семнадцатом. На ней были магазины, куда надо войти, чтобы увидеть, что именно там продается. Единственным ярким местом был кинотеатр. В машине Эрик сказал ей, как называется фильм – «Ночь на Лисьей горе», – и она не стала ни о чем спрашивать. Теперь, под навесом кинотеатра, туго запахнув пальто, они рассмотрели афишу. На ней были чудовища (неудачное изделие Франкенштейна, человек-волк) и женщины с немыслимыми фигурами в немыслимых бикини. Ни один монстр, гласила афиша, еще так не наслаждался. Вы увидите, обещала она, как Франкенштейн твистует с мисс Голливуд. Это будет ночь скорее на Лысой горе, чем на Лисьей. Съемки велись в технике «Сексиколор».

– Я думал, – сказал Эрик, – это будет что-нибудь про Канаду или вроде того.

Подошел молодой человек с большим деревянным крестом. Он нес крест на плече, как винтовку.

– Тут за углом есть другой кинотеатр, – сказал он. – Зачем вам это.

Они двинулись за угол. Другой кинотеатр сиял не так ярко. Над входом тусклая неоновая надпись: «Континенталь». Внутри походило на бар или клуб, дымно, приглушенный свет, но вроде бы чисто. Большое фото Брижит Бардо, фотография Ингмара Бергмана. В фойе слонялись люди, которых Эрик мог бы назвать битниками. Он купил билеты на французский фильм под названием «Жить своей жизнью». Афиша была розовая, может быть, даже пурпурная, и с нее смотрела женщина с короткой стрижкой. Она не улыбалась. Взгляд прямой и трудночитаемый. Либо это, либо назад на холод.

– Вот бы свет вырубился, – сказал Эрик.

Но нет, все работало как надо.

Потом, у «Марко», они оба заказали каннеллони. Хотя были тут до этого всего два-три раза, Марко подошел к их столику, словно они его любимчики. Когда отошел (чтобы разыграть тот же спектакль у соседнего столика, вся жизнь у человека такая), заговорили про фильм. Что-то в «Континентале» – плюшевые сиденья, переменчивый свет, ну и сам фильм, конечно, – создало между ними новую атмосферу. Беседовали не через силу, почти дружески – два человека в поездке, подуставшие, старающиеся извлечь из ужина максимум. Фильм оба восприняли с недоумением. Очень французский, скучноватый. У актрисы лицо красивой клоунессы. Если это серьезный фильм, то его серьезность прошла мимо них. Если своего рода комедия, то не смешная. Шалость? Но что забавного, когда люди произносят слова, ничего, в сущности, не означающие? Эрик захватил с собой журнал из фойе. Прочел ей что-то из статьи про этот фильм. В голосе Эрика она слышала Бирмингем, те его истоки.

– «Только поверхностный взгляд реалистичен», – прочел он и засмеялся. Он выпил один почти всю бутылку кьянти.

– Это экзистенциализм? – спросила она.

Он скользнул глазами по статье, пожал плечами.

– Лучше бы мы остались на Лысой горе, – сказал он.

Когда бутылка была осушена и Марко угостил их самбукой в маленьких стаканчиках (Эрик выпил оба), они поехали домой. В машине он курил, пепел презрительно стряхивал прямо на пол (машина как пепельница). Вечер был ясный, временами показывался лунный серп, он стал виднее, когда выехали из города. Печка работала на полную, и в конце концов выдуваемый воздух сделался теплым. Не разговаривали. Ей подумалось, следующий повод, вероятно,