Живое свидетельство - Алан Ислер

середины ляжек, с висящим огромным членом. Думаю, это самая известная из его работ. Я упомянул ее потому, что в зеркале над левым плечом мамули смутно видно отражение головы в приоткрытой двери, и эта голова — моя. На обороте холста оригинальное название, данное самим Энтуислом: «Удивляется виноватая штучка».

Вообще-то мы с ним вполне ладили. Он говорил, что ему нравится линия моего рта. Помню, на двери сарая, где он хранил свои работы, он нарисовал белые крикетные воротца, он подавал мне мяч за мячом и радовался, когда выводил меня из игры («Как это? Как это?»)[27]. Энергия у него в те годы была неуемная. И, конечно же, я помню совет, который он мне дал, когда я поступил в университет. «Вся штука в том, чтобы заставить их самих снять трусики — и в буквальном смысле, и в переносном. Подходить к ним надо с напускным равнодушием, изображая всем своим видом, как ты уверен в успехе. „Вот все, что нужно помнить на земле“[28]». Это был не тот практический совет, который мог бы дать мне отец, будь он жив. В Энтуисле было то, что и раздражало, и странным образом притягивало: ему было совершенно наплевать, что о нем подумают другие. Он шел своим путем, уверенный, что одержит верх.

Я иногда встречал его, обычно случайно, иногда намеренно — много лет после того, как он отослал рыдающую мамулю обратно в Лондон, а она годами искала хоть сколько-нибудь подходящую замену, поскольку равных ему не было. В старости она все еще вспоминала годы с «ретивым Сирилом» как кульминацию своей жизни и говорила, поглаживая дрожащую старческую руку своего последнего мужа, того, с собачьими глазами: «Ну, Чарли, ну. Не обращай внимания».

* * *

Стоит ли рассказывать об этом Стэну? Хоть он наверняка знает имена всех натурщиц Энтуисла, с чего ему увязывать леди Нэнси Смит-Дермотт с Робином Синклером, и даже если он разузнал, что когда-то она была Нэнси Синклер, вряд ли ему придет в голову, что она — моя мать. А вот что Энтуисл не упомянул меня среди тех, кого счел достойным рассказать о нем в интервью, удивляет. Впрочем, не сомневаюсь, у старого сволочуги — тот еще хитрован — были на то свои резоны. О скольких еще сюжетных линиях он не поведал Стэну? Насколько подробно разрешил ему изучать свою жизнь?

На самом деле я не уверен, что достоин дать о нем интервью. Да, факты, подтвержденные документально, остаются фактами. Свидетельства о рождении, о браке, о разводе, школьные и университетские ведомости и так далее — все они подтверждают правдивость того, что я здесь рассказал. Например, на обороте картины в Национальной портретной галерее стоит именно то название, о котором я упомянул. Но нечеткое отражение в зеркале — на самом ли деле это я? Трудно сказать. Я всегда так считал, но, честно признаться, я не помню, что когда-нибудь так вот заставал свою мать и Энтуисла en flagrante[29] — случайно или нарочно. Мог ли я стереть это из памяти? Я не знаю, что я знаю. Non nosco ergo sum[30]. Максимум, что я могу предложить Стэну, — ненадежные сплетни. Да и хочу ли я участвовать в этом предприятии? Разве я хочу ему помогать?

* * *

Отбыв свой срок в Мошолу, я вернулся в Лондон, а через три года снова поехал в Нью-Йорк, на этот раз читать лекцию в аспирантуре Городского университета Нью-Йорка. Там устроили конференцию по рождению английского романа. Честно говоря, я был удивлен и слегка польщен приглашением, но поскольку университет оплачивал все расходы и предложил пристойный гонорар, я тотчас согласился. Здание аспирантуры в центре Манхэттена кишело учеными — это был какой-то иностранный десант. Я должен был рассказать о том, как писатель двадцатого века воспринимает роман восемнадцатого, по моему выбору. В университете я прослушал несколько лекций Дж. P. Р. Уоттса, и теперь, перечитав записи по Филдингу, вспомнив «Тома Джонса» (я имею в виду фильм с Альбертом Финни и Сюзанной Йорк) и пролистав замысловатые названия глав романа по старому изданию в бумажной обложке, я кое-как составил выступление на пятьдесят минут. Ученым я себя никогда не считал, к тому же от меня требовался взгляд писателя. Насколько я помню, мои наблюдения были небезынтересны.

Однако меня немного пугало, что среди слушателей будут специалисты, люди, которые не только серьезно изучали роман и писали статьи в научные журналы, но и могли запросто обсуждать его. И больше всего я боялся вопросов в конце выступления.

Оказалось, что страхи мои беспочвенны. Почти никто не пришел меня слушать. Как раз во время моего выступления сам великий Дж. Р. Р. Уоттс читал при полном аншлаге лекцию о «Клариссе», в которой заявил, что написать роман Ричардсона побудили его собственные сексуальные запросы и психологические странности, а эпистолярная форма — прием маскирующий и дистанцирующий автора. На кого пойдут серьезные ученые — на Уоттса или на Синклера? Ежу понятно, как теперь выражаются.

Представил меня Стэн. Справедливости ради скажу, что он постарался, подав мои тогда еще скромные достижения как примеры становления серьезной карьеры, и сообщил: ему самому интересен свежий взгляд писателя, а не ученого, на один из величайших английских романов. Как и положено, его вступительное слово было довольно сдержанным, однако в почти пустой аудитории его речь казалась чересчур напыщенной. В середине первого ряда я заметил Хоуп. Она мне ласково улыбнулась и ободряюще помахала рукой. Помимо нее, впрочем, было еще человек десять-двенадцать, и двое из них что-то шепотом горячо обсуждали. Помнится, начал я с самоуничижительной ремарки «о нас, о горсточке счастливцев, братьев»[31] и за свои старания получил только сдавленный смешок смотрителя, прислонившегося к стене у правого прохода.

Я расстроился и оттарабанил лекцию, едва поднимая глаза от разложенных на кафедре записей и уложившись в тридцать пять минут. Стэн за моей спиной и Хоуп передо мной разразились аплодисментами, глухое эхо разнесло их по залу и тут же сникло. Стэн осведомился, есть ли вопросы, и когда таковых не оказалось, бодро предложил собственный. Он интересовался, не вдохновило ли некоторым образом обращение, с которого начинается книга XIII «Тома Джонса», этнически окрашенный вопрос — «Эй, Муза, ты куда, сестра, свалила?», а им открывается глава 13 моего недавно опубликованного «американского» романа «Времена в квадрате». Разумеется, такого у меня и в мыслях не было, но это был дармовой повод вспомнить о книге, которая только что вышла по эту сторону Атлантики.

— Разумеется, — сказал