Свободный человек - Светлана Юрьевна Богданова

«Что такое?» – искренне удивился Ильич. «Отстань от нее, у нее дедушка умер», – тихо сказала Кира. Мара подошла к магнитофону и сделала погромче. Ей казалось, что она сейчас расплачется. Но нет. Слезы сидели плотно внутри, где-то в щеках, под глазами, и лишь как будто бы слегка раздували лицо и покалывали изнутри нос, болезненно, но терпимо. Чтобы снять это напряжение, Мара облизнулась и снова повернулась ко всем присутствующим, изо всех сил стараясь улыбаться. «Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать… Какая рыба… в океане… плавает быстрее всех!» – пел Гребенщиков. «Вина?» – предложил Ильич и протянул Маре свой бокал. На этот раз она приняла его предложение. Вино было холодным, и она пила жадно, большими глотками, и смотрела сквозь стекло бокала на комнату и тех, кто в ней находится. Теперь ей казалось, что она, точно грампластинка, крутится на какой-то платформе. Мимо нее проплывает сочувственное лицо Киры, затем Ильич, завороженно глядящий прямо ей в глаза, Марк, стоящий к ней в профиль с замотанным пальцем и сигаретой и тоже пьющий из своего бокала большими глотками, книжный шкаф, торшер, кресло, вход в комнату, в котором Полянская с мужем страстно целуются, прислонившись к двери, здесь Мара как бы нарочно помедлила, ей было интересно посмотреть на двоих, которые умели так целоваться, она такого никогда, кажется, не видела, во всяком случае, наяву, не понарошку, в каком-нибудь фильме, оба напряженно раскрывали рты, их шеи вытягивались, а щеки словно проваливались, как у беззубых стариков, и при этом они еще умудрялись строить друг другу рожи, выкатывать глаза, поднимать брови и смеяться, в какой-то момент Полянская отстранилась от своего мужа, и Мара обратила внимание, что его язык был во рту Полянской, и вот этот язык лениво, как какая-то жирная розовая гусеница с беловатыми пупырышками, стал вползать обратно к себе в свое слюнявое логово, и тут Мара опять увидела Ильича, он вовремя схватил бокал, который она держала, и Мара, не помня себя, метнулась в туалет.

Все лимоны на этот раз куда-то исчезли, они словно бы разбежались, как бильярдные шары по зеленому сукну, и провалились в лузы, не оставив после себя ни тени спасительного аромата. Под ногами – старый– старый кафель, желтые и белые плитки с какими-то смешными пупырышками, подчеркнутыми то ли тенями, то ли вековой грязью. Мара уже не боролась с демоном тошноты, она была с ним заодно. Они вместе смотрели на кафель, и им обоим казалось, что это и не кафель вовсе, а вязаный свитер. Спазмы прекратились, но весь мир провонял бордовой кислятиной, и Маре не хотелось дышать, не хотелось жить. Зато демон, отпущенный, радостно растворился в стене, покинув и дом, и город, и вселенную, в которой маленькая Мара сидела на корточках возле унитаза – лишь затем, чтобы вернуться к ней, к Маре, в другой, столь же подходящий для тошноты день.

Слезы сами теперь лились, она отмотала приличный кусок жесткой серой туалетной бумаги и стала сморкаться, то вздыхая, то всхлипывая, то подвывая. И только когда свет стал медленно заполнять ее глаза и она смогла слышать (в комнате все веселились и не придавали этому происшествию никакого значения, БГ пел, на кухне, должно быть, Кира гремела посудой), – в этот самый миг она поняла, что рядом с ней есть кто-то, кто держит ее длинные безжизненные волосы и все это время держал их и не давал им испачкаться.

Отмотав еще километр бумаги и прикрыв ею значительную часть лица, Мара медленно повернулась. Возле нее на корточках сидел Марк. Он был еще бледнее, чем всегда. И его темные глаза смотрели на нее умоляюще. Его скучная голубая рубашка расстегнулась, и была видна тощая грудь и живот с почему-то показавшейся Маре трогательной родинкой – маленькой, расположенной почти по центру, над пупком, – и сам пупок, неожиданно плотный и выпуклый. «Спасибо, – простонала Мара. – Дальше я сама. Пожалуйста, выйди». И Марк медленно отпустил ее волосы, медленно встал и медленно вышел, не сказав ни слова.

С таким кавалером я бы спилась. Вот правда, его всерьез можно воспринимать только выпивши. Ты бы спилась с другим кавалером, таким, как этот ваш Ильич. Нет, с Марком бы я точно спилась. Он бы мне вечно волосы держал в сортире, а я блевала бы и смотрела на его родинку. И что только женщины находят в наших мужских телах? Всегда удивлялся этому, когда у меня было такое тело. Женское тело мягкое, влажное, оно похоже на занавес, за которым притаились таинственные механизмы, помогающие актерам обмануть публику, напугать ее, шокировать, развеселить. Ты ничего не понимаешь в женских телах. Да-да, не понимаю, прости, что заговорил с тобой об этом, я действительно ничего не понимаю.

Новый спазм. Нет, демон все еще был здесь, и наконец ушел. На этот раз Мара поняла, что лучше бы Марк (или кто-нибудь другой) продолжал держать ее волосы.

А почему бы я спилась с Ильичом? Потому что, моя хорошая, Ильич – перекати поле. Он крепкий, здоровый, веселый. Он постоянно в экспедициях. А что делает женщина, которая сидит постоянно одна? Она не сидит одна, она идет в гости к подружке, или в кино, или просто книжку читает… Какая же ты все-таки еще юная, дорогая Мириам. Не называй меня Мириам, а то мне кажется, что я разговариваю сама с собой. Хорошо, Мара, ты же знаешь, я тут, я тебя люблю.

На ванной – ржавые потеки. Кира очень хозяйственная, но со ржавчиной она явно не борется, да и саму ванну редко моет. Конечно, она и так молодец, живет одна, рисует, учится… Да еще и ванну ей, что ли, мыть. Одна женщина рассказывала, как в первый же день брака отказалась мыть туалет в коммуналке. Была очередь ее мужа, и он тут же попытался привлечь молодую к уборке, но она резко заявила, что рождена была не для того, чтобы мыть туалеты. Так у них и повелось: туалет уже лет тридцать моет ее муж. Да и посуду тоже. И обожает свою жену. А вот мама говорит, что от таких мужья уходят и оставляют их с ребенком на руках.

Вода капает с волос, но в остальном все в порядке. Мир