Дом из парафина - Анаит Сагоян

class="p1">Я вырос в восточном Тбилиси, где все говорили по-русски и чаще всего по-русски видели сны. Было ясное, неколебимое ощущение, что так все и останется. Ветшающие панельные дома, казалось, все равно простоят вечно. Даже когда у нашего подъезда обвалился козырек, нам казалось, что пролежит он под ногами все оставшиеся годы. В этом районе не изменилось ничего, даже когда обвалился Советский Союз и так же пролежал все девяностые у нас под ногами. Его топтали, местами перешагивали, все ценное разобрали и переоборудовали, а остальное убрать было некому. Так и жили.

И вот он я – тбилисский выкидыш, человек псевдобудущего, которое не случилось и которое мне дозированно вводили под кожу в качестве прививки, чтобы я был готов. Тбилиси – вообще бывший советский полигон всех новинок. В советской футуристической архитектуре, например, показательно представленной в Тбилиси, есть оруэлловская суровость, неизбежность воображенного будущего, бесспорность заявленных линий. Как будто все, что случится по другому сценарию, – это преходящая, неловкая постверсия настоящего, прошлого, плюсквамперфекта, чего угодно, но не будущее. А будущее – вот оно, уже заказано, отстроено, чтобы нас всех в курс дела ввести, и завтра оно обязательно наступит и нас всех под себя подомнет.

Ну а потом началось: центральное отопление перестало работать даже в больницах. Вот мама посылает меня за керосином для фитильной лампы, обогревателя и керогаза, на котором едва умещается кастрюля. Я выхожу в подъезд, прихватив большую канистру, потому что теперь отключают то электричество, то газ, то воду, а чаще – все сразу. Керосин должен вернуть нас к жизни. Хотя бы дня на два. Нам повезло: папа дружит с авиадиспетчерами, вместе они смотрят по воскресеньям КВН, если есть электричество, и нам, бывает, по дружбе перепадает качественный авиационный керосин. Если нужно сэкономить, в ход идут свечки, переплавленные несколько раз. Но если нет керосина – нет горячей воды, чтобы кастрюлями и чайниками в ванную кипяток таскать, разбавлять и мыться.

В нашем районе мы все ловили спутниковыми антеннами российское телевидение и наблюдали скорей за Ельциным, чем за нашим Шеварднадзе. Когда на горизонте замаячил Путин, отец часто говорил об образе «нового человека», который поведет всех нас. Мы настолько сильно верили в то, что наш микроклимат – полноценная часть русской жизни за Кавказским хребтом, что так и стояли, зажмурив глаза и готовые в любой момент на «прыжок веры», в котором Россия нас непременно поймает. Мы, кажется, совсем не осознавали, что там, в западном Тбилиси, уже все началось: страна вставала с колен и смотрела в сторону Америки, пытаясь найти в ней защиту от гиганта-соседа.

Мне понятен Берлин как город, некогда разделенный. Наш Тбилиси в девяностых был таким же. Только без стены из бетонных плит, разрезающей территорию надвое. Но у каждого города есть свой восток. И хотя у нас тогда была полная свобода передвижения, никому не хотелось «туда», где граждане Грузии, такие же, как мы, уже не любили русский язык. Те, западники, были «своее», чем мы, и это было все сложнее игнорировать. Так постепенно начиналась волна переездов из восточного Тбилиси в разные концы света, чаще всего – в Россию.

Но не все оставшиеся смогли справиться с дерусификацией Грузии. Языка грузинского не выучили, русский дальше квартиры едва применяли. Чувство обманутости не покидало, хотя кто кого обманул, никто уже не помнил. После распада Советского Союза мы не спешили с изучением грузинского языка, потому что не привыкли к мысли, что страна теперь – другая. В восточном Тбилиси одно время почти не было этнических грузин: его заселяли в основном русские и русскоязычные армяне. Нам всем было проще продолжать и дальше общение на привычном языке, не думая при этом, что находимся на чужбине, что пора принять чужой нам уклад жизни и другой язык. О грузинском настолько речи не шло, что, когда у нас в семье возник вопрос изучения второго языка, мама для общего развития отдала меня на частные занятия по английскому. Просто все казалось навсегда, пока не рухнуло. А когда стало очевидно, что надо уезжать, оказалось, что совсем не важно куда-лишь бы больше никто не тыкал в грудь за разговоры в маршрутке на языке врага, поддержавшего отделение Абхазии и Южной Осетии. Грузия для нас стала постепенно превращаться в перевалочный пункт, пребывание в котором для многих окажется длиной в целую жизнь. Мы были похожи на вагоны, застрявшие где-то на полпути на железной дороге, которую начали разбирать одновременно с двух концов.

Я не могу полететь туда теперь. Непросто снова оказаться в городе, который даже спустя долгие годы ближе Берлина, понятнее, знаком до каждой трещинки, но который так и не стал родным. В Тбилиси меня накрывает залпом невысказанных слов, моих неисполненных обещаний, всего того, о чем может знать только очень старый знакомый – не друг и не враг, но с кем привелось делить хлеб и воду. С Тбилиси у меня вышло именно так. А в Берлине и жить, и засыпать проще: список кораблей не осилить даже до середины.

Да что там, в Берлине ты или кремень, или иди убейся какой-нибудь хренью. Такое ощущение, что Берлин всегда в делах. Даже если ночью в хлам или ударился в тоску, с утра бежишь до ближайшей станции метро – и за дело. Приходится быть стоиком.

Сегодня в Тбилиси мало кто видит по-русски сны. Люди ассимилировались, себя переиначили, чтобы как-то дальше жить. Другие, как я, покинули страну. Я не улетел в Россию. Просто испугался, что буду и там чужим. Так и не решился на «прыжок веры». Да и на горизонте замаячили такой европейский Берлин и магистратура в Потсдамском университете. Как потом оказалось, в Берлине столько чужаков, что ты смешиваешься с толпой и уже не отсвечиваешь. А русскоязычных – «полное болото», как любит выразиться с самоиронией эмигрировавший русский интеллигент.

Мне больше не нужно учить грузинский язык. Читаю в Берлине немецкие новостные ленты, русские книги. Мне уже пора было полюбить хоть какой-нибудь город, но, кажется, я так до конца жизни и прохожу по Берлину отщепенцем, с рюкзаком и палаткой за спиной. С легкой благодарностью городу за его свободные обочины, где можно легко устраивать перевалочные пункты. Вот лежишь себе на берлинской земле и можешь так лежать полжизни, если исправно платить налоги. Да и мой тбилисский район со своим микроклиматом из далеких, бесформенных девяностых уже совсем другой. Панельки те же, школа, скорей всего, все та же, просто снаружи перекрашена в очередной неброский