Земля под снегом - Эндрю Миллер

– Если делать, то как следует, – сказала она, обращаясь к отпечатку своего лица в горстях. – Не наполовину.

Выбросила снег обратно на крышу и закрыла окно. Надела махровый халат и пошла искать свое платье. Оно висело в кухне на спинке стула. Было сухое. От гиннесса на ткани осталось еле заметное облачко. Принесла платье в комнату Глории. Одевшись, села за пишущую машинку. В нее был вставлен чистый лист бумаги. Она смотрела на него, потом подняла руки над клавишами и начала печатать. В лучшие дни в «Городе и графстве» у нее выходило шестьдесят слов в минуту. Печатала с минуту, не больше. Читать, что получилось, не стала.

Вынула из сумочки фото коровы в цветочном венке и вставила под раму зеркала около открытки с голубыми холмами. Вот ради чего, подумалось, она сюда явилась. Привет, пока, привет, пока.

Начинало подташнивать. Она пошла на кухню съесть что-нибудь. Нашла коробку крекеров «Риц», сжевала три, выпила кружку воды из-под крана и вышла на улицу. Только дойдя до Брансуик-сквер, поняла, что забыла у Глории свою кроличью шапку, хотя чем больше она об этом думала, тем вероятнее казалось, что оставила ее в «Пау-вау». Почему-то это ее рассмешило. «Беги, кролик, беги, кролик, беги, беги, беги!»[72] Пожилая женщина, идя навстречу, поджала губы и бросила на нее быстрый взгляд, где чудилось что-то птичье.

Пересекла вереницы угрюмого транспорта, дошла по Юнион-стрит до арок разбомбленной церкви Святого Петра. В кафе около рынка заказала сэндвич с сосиской и кофе со вспененным молоком. Когда принесли, выпила кофе, но сэндвич оставила нетронутым под сложенной салфеткой. Она сидела на табуретке у окна. На кухне звучало радио – военный оркестр. Марш из «Разрушителей плотин»? Она зажгла сигарету, развернула платок, где покоилась, как в гнезде, последняя таблетка нембутала, посмотрела на нее, подумала и завернула обратно. Этим утром голосов не было. Попробовала их нащупать, но место, где они обретались, было выскоблено и немо. Они что, все свое дело сделали? Подготовили почву для чего-то нового? Не об этом ли приходил сообщить отец? Она оглядела кафе – в нем сидело еще четверо-пятеро. В какую минуту просишь помощи у чужого человека? И у которого из чужих? У того, кто больше смахивает на тебя? Или меньше?

В конце Корн-стрит была телефонная будка. Рита прошла через рынок. В будке стояли двое, парень и девушка, очень юные. Казалось, они поют в трубку. Выйдя, обошли ее каждый со своей стороны, чуть невежливо, но ей не было обидно. Девушка оставила в будке запах духов – что-то необычное, новое, слегка дымное, чем ей самой в ее возрасте душиться поздно. Она нашла в сумочке номер, записанный на автобусном билете. Подняла трубку, опустила монетки в щель и набрала номер. Когда миссис Болт ответила, она спросила, нельзя ли соединить ее с доктором Миклосом, но миссис Болт продолжала говорить, как будто настоящую миссис Болт заменили какой-то имитацией. Несколько секунд молчания, а затем снова: «Двенадцатого января, в субботу, врач на вызовах – доктор Парри». Голос продиктовал его номер. «Тринадцатого января, в воскресенье, врач на вызовах – доктор Миклос…»

Прослушала это еще раз, а затем позвонила доктору Парри. Была мысль попросить к телефону Айрин, но, когда он взял трубку, она не смогла ничего сказать вообще.

– Алло… Алло?

Его дыхание, ее. Она повесила трубку, вышла из будки и направилась к старому мосту, перекинутому через гавань. На середине моста подошла к перилам. Внизу вода замерзла намертво. Баржи с дымящимися трубами стояли схваченные льдом (впрочем, они всегда, как ни посмотришь, стоят на месте). Две серебристые чайки вышли было на середину льда, но затем со злобными криками резко взлетели. Накатывали конькобежцы, трое со стороны Редклиффа, руки у каждого сведены за спиной, согнутые тела таранят воздух. Не походило на гонки, но двигались они быстро, враскачку, вровень, плечо к плечу, долго скользили после толчка, лица смазаны, нечетки, замутнены холодом и скоростью. Вдруг она услышала звон коньков – будто бренчат шпоры! Пронеслись под мостом, и она содрогнулась, внезапный трепет падения, схватила с судорожным вздохом перила и почувствовала, как по животу остро полоснула тень их езды. Еще с минуту стояла там прикованная, лицо белело, как странный цветок, руки в перчатках не отпускали железо перил. Потом, словно уже ранена, словно уже течет кровь, прошла остаток моста. Вокруг нее город жил своей деловой жизнью, день развертывался как большой прейскурант. Даже иные из маленьких темных церквей были выставлены на продажу. Их кости напитала река, и они слишком много всего повидали.

Пришли скауты. У них были салазки, которые они переделали в сани с сиденьем и местом для ног. Ни волчьих, ни медвежьих шкур – но имелись одеяла, кусок клеенки, красная подушка из скаутской хижины. Их вожаку было семнадцать. Ясные зеленые глаза, лицо будущего кардинала, или любимого всеми командующего элитным полком, или просто хорошего человека. Он представился как Орландо. Говоря, он краснел. Айрин и воспитательница пришли от него в восторг.

Детей по-быстрому запихнули в пальто. Сани подтянули к переднему крыльцу. Пятеро мальчиков, держа постромки, ждали ее и Орландо. Воспитательница (без пальто) стояла на крыльце, ветер, налетая порывами, сдувал с ее груди пепел. Она крепко обняла Айрин.

– Будете нас помнить, будете, золотце?

Айрин вдыхала ее запах. Чужое тело, комья и тяжи, ужасающая мягкость… зверь из сновидения, которого надо умилостивить песнями и молчанием, злая колдунья, обернувшаяся немолодой женщиной с плохими сосудами и с неким неизбывным горем, на которое ты вольна не глядеть. Айрин уселась в сани. Ее укрыли одеялами и клеенкой. Она укутала голову платком. Помогая ей, Орландо старался смотреть в сторону, мог лишь мельком скользнуть по ней взглядом зеленых глаз. Потом отошел и, взявшись за постромку, стал шестым везущим. Трое справа, трое слева. Налегли, сани дернуло, нос саней слегка приподнялся, и они пришли в движение.

– До свидания, золотце! – крикнула воспитательница. – До свидания!

Дети громко прощались и махали ей, их взгляды расходились веером, как будто отправлялась в путь дюжина саней, иные по воздуху.

Пересекли лужайку, проехали под крыльями кедра. Спаниель скакал следом, пока его не позвали. Где-то очень далеко прозвонил колокол. Была середина дня. Стеклянистый перемежающийся солнечный свет, быстро летящие снежные облака. Мальчики прилежно тянули сани, большей частью молча, хотя изредка Орландо вслух задавал направление