В перспективе - Элизабет Джейн Говард

она слепо прильнула к нему и прижималась, пока он не обнял ее.

– Нет, не испуг, – произнес он, и, перед тем как она его поцеловала, ей едва хватило времени, чтобы уловить в этих словах насмешку.

Немного погодя он произнес:

– Какая досадная ошибка – взять дом совершенно без мебели.

Она не ответила. Не хватило сил.

– Пойдем?

Она перевела взгляд на окна, в которые бился дождь.

– М-да, придется нам помокнуть. Ты не против?..

Она покачала головой, и они начали спускаться по крутой темной лестнице.

Он сказал:

– Не следует говорить мне, что испугалась, если на самом деле нет, а то я не поверю, когда тебе на самом деле будет страшно.

Не дождавшись ответа, он положил ладонь ей на плечо.

– Антония! – Он ощутил ее дрожь. Она быстро бросила на него взгляд и отвернулась.

– Не буду.

– Приедем еще раз завтра?

– Да.

Как только они захлопнули дверь, громыхнуло прямо у них над головой. Она так побелела, что он вновь решил, что ей стало страшно – или как минимум очень неприятно.

– Держись за руку, и бегом вниз с холма.

Она взяла его за руку, опять взглянула на него с каким-то удивлением и еле слышно выговорила: «Я люблю тебя». Ее так потрясла неистовость этого открытия, что казалось бесполезным добавлять что-либо еще. Она отпустила его руку, и они каждый сам по себе быстро побежали вниз с холма к Холленд-Парку.

Они остановились в маленьком отеле в Кенсингтоне. Большинство постояльцев называли его тихим, и это означало сочетание атмосферы напряженного дискомфорта со скверной кормежкой и явно непрекращающейся скукой персонала и гостей. В нем слабо попахивало кексом «Мадера».

– Контраст, дорогая моя. Он поможет нам сосредоточить все внимание друг на друге и на нашем доме. И разумеется, для остальных мы послужим приятным разнообразием, – заключил он.

Это было вчера, а сегодня она уже предвкушала возвращение в их комнаты, отделанные в оттенках смальты и грязи, – предвкушала с удовольствием, которое в такси приблизилось к экстазу.

– Тебе непременно надо принять горячую ванну, – сказал он, и она заметила, что они промокли насквозь.

– Нам обоим.

– Хорошо. А потом – самый большой архичай.

Как выяснилось, в отеле подавали чай трех степеней изысканности, и независимо от размера к нему приносили по паре всего, что они заказывали к чаю.

К тому времени как они прибыли на место и расплатились за такси, ее зазнобило, но, несмотря на то что волосы облепили голову и мелкая ледяная дрожь пронизывала тело, возникая в горле, запястьях или щиколотках, все перекрыла радостная уверенность – легкость и восторг.

Они вбежали с дождя в теплое и коричневое полуденное оцепенение Чайной комнаты, и, пока он забирал ключи и заказывал чай в номер, ей досталась обойма сосредоточенных на них любопытных взглядов особ в унылых кардиганах. На лестнице она рассмеялась и сказала:

– Животных вечно кормят на полчаса раньше, чем ожидается. В Чайной были две ламы.

– Ламы все съедят. Булочки к чаю, суперобложки, бумажные платочки.

– Салфетки! У них по краям колокольчики.

В гостиной их номера было темно и холодно.

– Ну вот. Сейчас задернем все шторы, включим все лампы и разожжем камины. Я сам. А ты избавься от этого нелепого пальто.

Но, когда несколько минут спустя он зашел к ней в спальню, она стояла все на том же месте, где он ее оставил, и с легким вздохом – и чувственным, и отчаянным – бросилась к нему в объятия…

После этого ему не составило труда отговорить ее носить скромные и благоразумные ночные рубашки.

– Чтоб больше никаких шерстяных тканей на тебе рядом с моей кожей.

* * *

В последующие недели, оставшиеся до переезда в Кэмпден-Хилл, он сосредоточенно занимался домом, а она – им. С ним она проводила почти все дни, а когда на несколько часов оставалась одна (и без него казалась себе одинокой), со странной сдержанностью думала о Конраде, о своей любви к нему и о любви. В любви она, как во сне, падала, пролетая неопределенное расстояние, – с высот, где едва могла дышать, до великолепно теплого воздуха близости и ласки и дальше, до земли, населенной одним только Конрадом. Смотрясь в воду или в стекло, она воспринимала собственный облик как Конрадов и продолжала падение, тонула в составном отражении. Оказалось, удовольствие любить не растворило ее представления в его собственной неясной амальгаме; не приглушило оно и частную деятельность ее разума (единственное утешение, к которому она прибегала до любви к нему); но она обнаружила, что напряжение ее жизни обострилось, ум стал живее, суждения – более удачными, а ее способность выражать то, что она думала, чувствовала, видела и слышала, усилилась благодаря новой страстной привязанности. Ее чувства будто бы зависли на уровне, в сущности, определенном им, точно так же, как ее выбор цветов или мебели для их дома делался в его ключе, но на этом уровне и в этом ключе все исходило от нее.

Дни уходили на то, чтобы выбирать и покупать, отдавать вещи в починку, чистку, перекраску, восстановление, смену обивки, штопку или переделку; чтобы торопить трубочистов, водопроводчиков, строителей, маляров и всевозможные агентства найма прислуги. Вечером они мылись, переодевались и удирали из отеля в театр, кино или ресторан. Он ни с кем не знакомил ее, и, если бы не приветствовал изредка кивком или поднятой особым образом рукой кого-то, находящегося в другом углу зала или фойе, ей бы и в голову не пришло, что им встречаются знакомые. Она была всецело поглощена им и домом. В конце каждого дня она чувствовала себя усталой физически, но счастливой настолько, что даже утомление обладало новым свойством восхитительного довольства.

Они решили меблировать только гостиную, столовую и спальню, оставив верхний этаж дома нетронутым. Их столовая стала зеленой, гостиная – белой с желтым, а спальня (она хотела бумажные обои, но ее незаметно переупрямили) – цвета венецианского кармина с белой мебелью. Трижды она вынесла устрашающий ритуал собеседования с прислугой, и безуспешно, а перед самой четвертой попыткой осипла.

– Не знал, что это тебе настолько неприятно, – сказал он. – Я сам.

Она уставилась на него недоуменно и благодарно.

– Нанял, – объявил он, вернувшись. – Но не ту, которую прислали. Та оказалась очередной худосочной потаскушкой с косоглазием.

– А кого же ты тогда нанял?

– Симпатичную, молодую и кругленькую. Она говорит, что умеет готовить, и выглядит способной и прижимистой.

– Где ты ее нашел?

– Она выходила из агентства, направлялась на собеседование к кому-то. Ее зовут Дороти, – добавил он.

– Дороти, а дальше как?

– Не имею ни малейшего понятия. Придется нам дождаться, когда кто-нибудь