Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— Да ты что! — написал ему на клочке бумаги парторг. — С таким вопросом к командующему армией? Подумай!

— И то верно, — согласился Виктор. — Вообще б, меня за придурка посчитали…

— Я узнаю, — опять написал Елагин, — что за Оська, объясни подробнее…

— Оська из нашего села, из Нагорного… Он — сын единоличника… Но это, конечно, не аргумент обвинять человека в предательстве… На фронте единоличников тысячи, и они мужественно защищают Родину… Но единоличники Нагорного с радостью встречали немцев, хотя не все потом стали полицаями… А вот отец Оськи был старостой, хотя Оська утверждает, что отец стал служить фашистам по заданию, но я не верю ему… Он нашего летчика Алексея Привалова выдал фашистам…

— Ладно, разберемся, — пообещал парторг. — Я к полковнику Усову обращусь…

Появился Чугунков. Он тащил ящик со снарядами.

— Что?! Бой кончился, а ты только снаряды несешь?

— Да нет, товарищ сержант, я и раньше приносил, там ящики еще есть, — кивнул он на окопы.

Званцов огляделся вокруг.

— А Макухин где?

— Не знаю, товарищ сержант, — голос у Чугункова был тихий, грустный, и сам он находился в подавленном состоянии и даже заметно под хмельком. — На поминках я немного… стопочку!.. За Павла Александровича, земля ему пухом, и за Кирюшу Макухина, царствие ему небесное…

Все это жестами и словами на бумажке Виктору объяснял Елагин.

— Постой, постой! — поднял руку и глухо, с надрывом в голосе почти крикнул Званцов. — Осташенков-да, он погиб, но Макухин? Чугунков, ты что мелешь? Спьяну?

— Никак нет, товарищ сержант, — воровато огляделся вокруг Чугунков. — Мессеры налетели, из пулеметов поливали… Макухин со второй линии обороны возвращался, он санитарам помогал Павла Александровича туда отнести, земля ему пухом… Так что нет нашего Макухина, товарищ сержант, товарища, друга дорогого… Я видел плохой сон про него, вот сон и сбылся… Будто бы…

— Какой сон? — прервал Елагин Чугункова, увидев показавшегося в окопе Макухина с ящиком патронов для орудия. — Вот он воскресший, а ты сон, сон…

— Кирюха, живой! — вскочил с пустого ящика Чугунков. — А я уж за тебя поминальную выпил…

— Не дождешься, Чугун! — на темном от загара и пыли лице Макухина хитро поблескивали глаза, — нет еще ни мессера, ни фон-вульфа, чтобы меня укокошить… Они на меня тонны взрывчатки, а я плашмя на родную землицу, она меня и спасла…

— Я рад, Кирилл Сафронович, — обнял Виктор Макухина.

— Живи и бей фашистов, — подал Макухину здоровую руку Елагин. — А меня вот зацепило… И что-то очень разболелась рука, пойду врача поищу…

Расставаясь, Елагин еще раз пообещал Званцову разобраться по поводу Оськи Огрызкова, однако обещание свое парторг не выполнил. Рана в руке оказалась весьма серьезной, произошло заражение крови. Елагина тут же положили в госпиталь и, по слухам, которые после дошли до Виктора, Иван Федосеевич скончался.

IX

— Хлопцы, нам приказано на эту дорогу ни одну тварь не пускать, — требовал от бойцов своего отделения Храпов. — Ни одну! Из мяса ли она или из стали… Особенно из стали!

Дорога была узкой, изрытой войной, как оспой. Указатель, тоже весь израненный осколками и сиротливо лежащий в кювете, свидетельствовал, что шоссе это, так значилось в военных сводках, вело в Прохоровку.

11 июля в кровопролитных боях немцы прорвали линию обороны 183-й стрелковой дивизии и развернули мощное наступление на северо-восток как раз вдоль шоссе, на которое Храпов собирался никого не пропустить. Во второй половине дня то место, где окопалось его отделение, превратилось в огненный смерч. Вокруг горели танки немецких дивизий «Райх», «Мертвая голова» и «Адольф Гитлер», дымились, уткнувшись стволом в землю, тридцатьчетверки. Один за другим гибли солдаты отделения. Двух тяжелораненых Митька сам укладывал на носилки.

— Чтоб обязательно вернулись в наше отделение, ясно? — склонился он к раненым.

А когда их увезли, Митька открыл для себя, что он остался один-одинешенек: генералом без войск.

Вот тут-то и увидел Игумнов через смотровое окно танка знакомое чумазое лицо сержанта. Митька, сняв каску, сидел на краю глубокой воронки от снаряда или бомбы. Автомат лежал на его коленях.

— Стропилин, стой! — приказал комбат, танк, лязгнув гусеницами, остановился, и над башней появился торс капитана. — Дмитрий… Храпов… Ты ли?

— Так точно, товарищ капитан, — вскочил на ноги Митька, он сразу узнал Игумнова.

— А что сидишь над этой ямой?

— Так… для подстраховки: снаряд в одно место дважды не ложится, товарищ капитан, истина, скажу вам, стопроцентная!

— Понятно, а почему один? — огляделся вокруг капитан.

— На войне случается, что и одного не остается…

— И то верно, — согласился комбат.

— А я вот цел и невредим, и в огне не горю, и в воде не тону, — не то радовался, не то сокрушался Митька и показывал Игумнову разорванный у щиколотки левый сапог. — Это же надо, где просвистела пуля, а чуть бы выше и правее — и прощай, моя звонкая гармонь!..

— Хорошо, что этим отделался, — искренне обрадовался танкист. — Живи и наслаждайся… Правда, фашисты наслаждаться пока не дают… Мой танк вот без заряжающего остался… Стропилин — водитель, да и для заряжающего он не годится, слишком медлительный, а тут быстрота нужна… Это тоже истина, которая не требует доказательств?… Что же мне с тобой делать? Одного сироту нельзя оставлять… А вот что, — подумал капитан, — поскольку ты остался главнокомандующим без армии…

— Как Наполеон после Ватерлоо…

— В таком случае, товарищ Бонапарт, давай ко мне, — махнул рукой Игумнов, и Митька с ловкостью кошки взобрался на танк, схватился за поручни, как сам еще совсем недавно учил подчиненных своего отделения. — Да нет, что сидеть наверху, так и сдуть может, пурга-то горячая, стальная… Лезь в танк!.. Заряжать пушку умеешь?

— Стропилин показывал…

— А стрелять?

— Не стрелял.

— Освоишься… наука несложная, требуется сноровка, быстрота — и все! Если ты согласен, я похлопочу перед начальством, одному делу служим, в дезертиры тебя не зачислят, а пехота, думаю, без одного сержанта, хотя и очень ценного, как-нибудь обойдется.

Митька, не раздумывая, тут же кивнул головой — согласен! Так он, правда, временно с разрешения командира стрелкового полка превратился из пехотинца в танкиста.

— Гордись! — похлопал Митьку по плечу Игумнов. — С этого момента ты полноправный боец пятой гвардейской танковой армии… Знаешь, кто наш батька?

— Генерал какой-нибудь, — ответил Храпов.

— Да не какой-нибудь, а генерал-лейтенант!.. Мне, знаешь, сколько ступенек надо пройти до этого звания? — и капитан, загибая пальцы на руке, стал считать: — Майор, подполковник, полковник, генерал-майор, генерал-лейтенант… Во — пять ступенек!.. Много, но на