Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

невероятное — загремел гром. Молнии не кромсали затуманенную даль, а гром гремел. Загудела, затряслась земля, застонал воздух. Птицы в испуге шарахнулись в разные стороны. У жаворонка перехватило горло, и он перестал звенеть. Фасы Курской дуги потонули в огне и дыме артиллерийских залпов.

— К орудию! — крикнул вдруг охрипшим голосом, освободившись от утренней дремоты, Осташенков.

Тревожное ожидание охватило всех находящихся в окопах. Для Виктора весь мир, вся суть события сосредоточились в узком прицеле. Смотрел он в него так долго и так зорко, что ему стали казаться впереди, на минном поле шеренги немецких автоматчиков. Званцов встряхнул головой, осыпал с ресниц призрачные видения: вместо людей еле заметно покачивались редкие, низкие кустики.

Артиллерийская канонада прекратилась внезапно, как и началась. Наступила необычайная тишина. Даже ветерок, потянувший было утреннюю свежесть, затих удивленный на круглом бруствере орудийного гнезда. Томительным минутам тревожного ожидания, казалось, не было конца. И вдруг черные точки, словно рой, появились на небосклоне. Гул их нарастал, и они, приближаясь, поднимались в синеве все выше и выше. В бинокль Осташенков увидел кресты на крыльях самолетов. Считать количество бомбардировщиков он не стал — на это ушло бы много времени. Ударили густой дробью крупнокалиберные пулеметы зенитчиков, наперебой затараторили 37-миллиметровые зенитки, шумно вздыхая, заухали тяжелые, восьмидесяти- и стомиллиметровые. Небо было изодрано в клочья от взрывов снарядов. Многие «Юнкерсы», так и не долетев до передовой линии и оставив за собой длинный черный шлейф дыма, падали вниз, на минное поле и было непонятно, что взрывалось — самолет или мина, на которую он свалился.

И только после налета вражеской авиации Виктор ясно увидел впереди не призрачные, а настоящие цепи немецкой пехоты, следовавшей за танками и бронетранспортерами. Уже издали он приметил знакомые контуры Т-III и Т-IV. С танками этих марок он был давно на «ты», не с одного из них с лязгом соскакивали разорванные его метким попаданием гусеницы. И тогда танк становился отличной мишенью, если он еще подавал признаки жизни и огрызался то с помощью пушки, то пулемета.

— А где же их страшилки — Т-V — «пантера» и Т-VI — «тигр», — громко, ни к кому не обращаясь, спросил Виктор, — даже хваленого «фердинанда» не вижу, — он точно не знал, но догадывался, что тяжелые, новейшие танки немцы бросили на прорыв обороны советских войск на главном направлении — у Белгорода и Орла.

Волею обстоятельств батарея лейтенанта Герасимова первой вступила в бой, уничтожая живую силу и технику врага. «Во всяком сражении, в любом бою кто-то всегда должен быть первым, — подумал Виктор, вспоминая истории Отечества, — как на Куликово поле с благословения на ратный подвиг игумена Земли Русской Сергия Радонежского первым выехал богатырь Пересвет, чтобы первым сразиться с Чалубеем, первым начать счет павшим и победившим в том грандиозном сражении… И оно, это поле, совсем недалеко отсюда…»

Перед линией обороны горели танки, бронетранспортеры, падали люди. Слышались стоны и в окопах. Макухин, низко пригибаясь, тащил ящик со снарядами. Часто слышался повелительный голос Осташенкова:

«Огонь!»

И Виктор, не отрываясь от прицела, делал выстрел и тут же броню ближайшего танка обрызгивало яркое пламя. В самый разгар боя прибежал с наблюдательного пункта солдат и как-то испуганно сообщил, что командир батареи ранен и вызывает к себе сержанта Званцова.

— Это вы Званцов? — обратился солдат к Осташенкову.

— Да нет, — не оборачиваясь к солдату, ответил Осташенков, а Виктору крикнул приказным тоном: — Беги! — и сам занял место наводчика. — Чугунков, заряжай! — и самому себе в этой суматохе привычно скомандовал: — Огонь, мать-перемать, чтоб вы знали!..

Лейтенанта Званцов застал на наблюдательном пункте. Перебинтованный, он лежал на носилках, рядом стояли медсестра со слезами на глазах и два санитара, которые готовились выносить командира в тыл. Здесь же с забинтованной рукой стоял сержант Елагин.

— Товарищ лейтенант, сержант Званцов, — начал было докладывать Виктор, но Елагин остановил его.

— Вижу, сержант, — тихо сказал он, — мы только вышли из укрытия, как почти рядом взорвался снаряд… Двое погибли, а нас вот ранило… Лейтенант хочет что-то сказать, — показал глазами Елагин на Герасимова, — послушай…

Виктор наклонился над лейтенантом.

— Я оказался пророком, — попытался улыбнуться Герасимов, а потом, с трудом выговаривая каждое слово, продолжал: — Они… на Обоянь… рвутся… Слышишь? — лейтенант закрыл глаза, ему было тяжело, осколки изрешетили его тело. — На Обоянь… Теперь мне… умирать не страшно… Тогда страшно было… после бомбежки… мы тогда… убегали… А теперь не страшно… они бегут… Не пускай их… в Обоянь… Принимай, при…

Раненый умолк. Медсестра заплакала. Санитары наклонились к носилкам, берясь за ручки.

— Только поскорее его в санбат, и осторожнее, ради Бога, — попросил санитаров Званцов.

— Кажись, ему теперь все равно, как понесем, — заметил один из санитаров, отпуская ручки носилок. — Лейтенант, кажись, помер…

Медсестра еще громче заревела. Елагин здоровой рукой стал гладить ее по голове.

— Крепись, дочка, — а когда Герасимова унесли с передовой, Елагин, долго и мучительно молчавший, потрясенный гибелью командира, сказал Виктору: — Выполняй приказ, Виктор Афанасьевич, принимай батарею, только где она? — прислушался он. — Ваша пушка тоже как будто замолчала. …

Не дослушав Елагина, Виктор бросился к своему расчету. Расстроенный Макухин сидел на лафете, обхватив руками голову. Чугунков с помощью лопатки открывал крышку ящика с патронами. Рядом окровавленный, неумело и наскоро перевязанный Макухиным, лежал Осташенков. Он был живой, но дышал тяжело и громко говорить не мог. Увидев Виктора, он попытался поднять голову.

— Павел Александрович! — кинулся к нему Званцов. — Как же вы!..

— Чтоб ты знал, Виктор, — прошептал Осташенков, — имя твое от победы… от Виктории… Так вот ты уж держись, не отступай…

— Павел Александрович! — Виктор готов был разрыдаться, потеря Осташенкова была для него невыносима. — Как это? — всхлипнул он, оборачиваясь к Макухину. — А?

— Танк сбоку откуда-то налетел… выстрелил, гад. …Но и Павел Александрович его укокошил… Вон он еще дымится… А я из автомата весь экипаж срезал… Сволочи!..

— Званцов, — снова позвал Осташенков, — Званцов, когда будешь на Смоленщине… А ты туда обязательно дойди… Низко… поклонись моей… родной землице… Я любил ее, чтоб ты знал…

— Павел Александрович, да вы сами…

Но это были последние слова Осташенкова. Макухин закрыл ему глаза и помог пришедшим санитарам поднять сержанта и положить на носилки. Званцов смотрел им вослед, но ничего не видел, глаза его густо затуманило слезами.

— Пушка цела? — наконец спросил он.

— Еще стреляет, — поднес снаряд и зарядил сорокапятку Макухин. — Вот же… опять лезут… Мало их тут сгорело!..

Немцы предприняли новую попытку прорвать оборону 38-й армии. Свободная от советских войск дорога на Обоянь явилась бы козырной картой