Свободный человек - Светлана Юрьевна Богданова
Свободный человек читать книгу онлайн
«Вот удивительно: о чём бы ни писала в своей прозе Светлана Богданова, это всегда истории взросления и роста. Даже если герою этой истории уже много лет, как достигшему почтенного возраста царю Эдипу из таинственного романа «Сон Иокасты» (породившего, к слову сказать, в своё время множество толкований – надо ли говорить, что ни одно из них романа не исчерпывает, потому что он нарочно так устроен, – и принесшего автору славу, о которой она многие годы и не подозревала). Герои остальных историй – моложе, иногда – существенно моложе, но с каждым из них происходит, по существу, одно – радикально их меняющее: обретение некоторого важного знания, освобождения от иллюзий (пусть даже – как в случае Эдипа – сокрушительного), умения, сохраняющего личность – даже создающего её (как в случае юного героя «Искусства ухода» или ещё более юной героини «Праздников»). Что бы ни происходило, результатом этого всякий раз оказывается обретение человеком нового качества. Какого? Смотрите название книги. Оно совершенно точно».
Ольга Балла-Гертман
я смогу туда наведываться всякий раз, когда мне не с кем будет поговорить. Я согласился, и в воскресенье, пока хозяева и управляющий были в церкви, Буян отвел меня в небольшой овраг, который разделял хозяйские поля. Во время проливных дождей там скапливалась влага и бывало слякотно. А в засушливое лето мне там очень нравилось, я любил туда спускаться и качаться на старой иве: дерево стелилось по земле, потом приподнималось и снова стелилось, его морщинистая шея казалась мне шеей дракона, оседлав которую я превращался в бесстрашного воина Громилу, который бросался на помощь к прекрасной Рогнеде, увидев, как коварные калебы опутали ее сетью и тянут в свою отвратительную нору.
В этом-то овраге, по словам Буяна, и был похоронен Печник. С несколькими другими работниками, умершими в тот же год.
Я посмотрел на растрескавшуюся от жары землю, на пучки овса, проклюнувшиеся сквозь трещины (кто-то случайно сюда кинул во время посадки несколько зерен), на жухлую прошлогоднюю траву, на надежную шею моего ивового дракона, и решил поскорее забыть о захоронении. В конце концов, человеческими костями здесь усыпано все, даже поля ими обильно удобрены, и если об этом постоянно думать, то можно сойти с ума.
Но все-таки я об этом не мог не думать. А еще я думал о том, что и в городе, там, откуда моя мать, в прекрасном каменном музее, украшенном разноцветными стеклами, резными колоннами и чугунными завитками, – даже в этом раю для глаз и души, пропахшем сладкими булочками и кофейной пенкой, – под каждым домом, под каждым булыжником мостовой лежат забытые покойники. Они не взывают к живущим, они не хотят, чтобы их похоронили, как полагается, на кладбище, под крестом, они не ждут, что их тайны будут разгаданы. Их души давно, точно счастливые и забывчивые птицы, покинули клетки и удалились в неведомые дали, оставив свои кости в уютных и прохладных объятиях матери-земли.
«Мне все равно, – пожал я плечами. – Пусть себе лежит тут. А если ему нужно лежать еще где-то, пусть переляжет. Если ему захочется лежать в нашем амбаре, милости прошу. Мне все равно». Буян внимательно посмотрел на меня и усмехнулся. «Знаешь, дружище. – Он меня всегда называл так, «дружище», и никогда – по имени. Мое имя никому из работников не нравилось, даже моей матери, но она всегда повторяла, что оно спасает меня от жестокости хозяев. – Я тебе завидую. Ты очень храбрый. Я вот не настолько храбр, чтобы не бояться мертвых».
«А чего их бояться, – возразил я. – Мертвые уже умерли. Это как будто они ушли по своим делам. Вот когда нас зовут хозяева, разве те, кто остался в амбаре, думают о нас?»
Буян прищурился. «Ну, твоя мать о тебе постоянно думает. Если с тобой что-то не то произойдет, она с ума сойдет», – заметил он.
«А почему со мной может что-то не то произойти? – удивился я. – Я же просто переводчик».
«Это хорошо, что ты веришь в то, что ты просто переводчик, – снова усмехнулся Буян. – Потому что те, кто верит, что они – рабы, останутся рабами на всю жизнь. И здесь я, дружище, снова тебе завидую. Потому что во мне есть эта рабская черта, я умею стелиться перед хозяевами, чтобы они оставили мне хотя бы небольшую часть меня».
«Ту часть, где хранится кино?» – спросил я.
«Дружище! Ну, конечно, ты угадал! – рассмеялся он. – Ту часть, где хранится кино – обязательно! А есть еще и другая часть, и она тоже не рабская, в той части хранятся мои воспоминания и мои надежды».
«А на что ты надеешься?» – мысль о надеждах была для меня нова. Мне казалось, что наша жизнь будет всегда течь так, как течет сейчас: в этом амбаре, с этими людьми, с постоянными походами к хозяевам и постоянной изнурительной работой на хозяйских угодьях.
«И снова ты прав, дружище, – вздохнул Буян. – Ничто не предвещает, что у нас есть хотя бы какая-то надежда. И мне остается надеяться лишь на красивый жест, на яркий уход, на искру, которую я выпущу, когда освобожусь от человеческого рабства».
«Что ты имеешь в виду, Буян? О каком освобождении ты говоришь?» – я, сам не знаю почему, испугался.
«Я имею в виду, когда я умру. Освобожусь от этой работы, от этой жизни, от этих хозяев. Потому что они мне вовсе не хозяева, и нет в этом мире хозяев ни для кого», – медленно проговорил Буян.
«А что за искра?» – не унимался я.
«Последние слова. Последняя песня. Люди часто хранят последние слова других людей в памяти или на бумаге. Или в кино. Знаешь, какие были последние слова одного из коварных калебов, их предводителя, злого Кремеля? Пронзенный копьем Громилы, задыхаясь и истекая кровью, Кремель прохрипел: „Ты от меня не избавишься!“ А знаешь, какие были последние слова бесстрашного воина Громилы? „Забудьте меня, живите долго и счастливо!“ Понимаешь ли ты, дружище, что Кремель никак не желал отпускать ни своих сторонников, ни своих врагов. Он полагал, что он – хозяин, а они все – его рабы, его имущество. Он жадно хватался за жизнь, но не потому, что жизнь была яркой, прекрасной, не потому, что она дарила ему удивительные подарки и учила его невероятным вещам. Нет! Он был жадный, злой, ненасытный в своей злости, он хотел править людьми, давить людей, загребать их своими ручищами и пугать их своими грубыми окриками. Он желал видеть вокруг себя рабов! А Громила? Бесстрашный воин Громила, который почти весь фильм только и делал, что дрался и рычал от переполнявшей его силы, в последние мгновения отпустил жизнь, отпустил своих друзей, он не хотел владеть чужими душами и чужими телами. Но лишь от всего сердца желал всем здоровья и процветания. И надеялся, что Праведник и Рогнеда будут вместе, хотя он любил обоих и мог бы сгореть от ревности во время своего последнего
