Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

пианиста Люки Дебарга, который, несмотря на неказистую четвертую премию на конкурсе Чайковского в 2015 году, получил спецприз критики и завоевал множество сердец.

Девушки все хотели за него замуж (но это не основная категория), а дамы постарше, вроде меня (основная категория), прониклись нежными материнскими чувствами к худенькому французскому юноше, необыкновенно доброжелательному и одухотворенному.

И получилась такая мощная волна.

У дебаргонутых теперь есть свои форумы и сайты, они наперегонки публикуют там фотографии прекрасного Люки, переводят интервью, выкладывают пиратские записи, ревнуют друг к другу, сообща дают отпор «чужим», презирают поклонников пианистов, получивших три первые премии, и изнывают от любви и почитания к чудесному Люке.

Я, несмотря на свойственную мне иронию и цинизм, ослабляющие уровень дебаргонутости, сама тоже люблю слушать и переслушивать его конкурсного Моцарта и Равеля, Метнера и Скарлатти, хотя я не такая aficionado, как сказал бы Хемингуэй.

Как-то раз в Доме творчества было организовано паломничество для избранных: несколько дебаргонутых, на всю голову и в меру, хотели послушать трансляцию концерта Равеля в исполнении Дебарга из Монпелье.

Интернет на берегу залива в Доме композиторов еле работает, и только если наладит младший из нашего семейства, Сашенька. (Чем младше человек, тем он лучше шарит в «гаджетах».)

Так что мы все собрались поехать в город, где везде есть вожделенный «вай-фай».

Чтоб дешевле было ехать на такси, а также для веселья компании и от миссионерского желания увеличить дебарго-аудиторию, были приглашены еще две дамы, и, чтобы им тоже было интересно, задумали целую программу: посещение соседнего роскошного парк-отеля недалеко от Сортавалы, построенного вокруг архитектурного памятника финского модерна, Ладожской дачи врача Винтера. Потом, в самой Сортавале, планировался ужин с рыбой и вином в ресторане под названием «Пипум-Пиха», которое переводится как «дворик с трубой», но местные называют его просто «Дружба».

С утра на лицах дебаргонутых дам было мечтательное выражение.

– Я просто уже во сне вижу, как он сыграет вот это «трам-пам-пам» во второй части концерта, – говорила самая дебаргонутая дама, – вот уже двое суток думаю об этом, и даже руки по одеялу играют это место…

Поездка была намечена на пять.

Перед обедом я с визгом вылетела из озера, потому что в двух метрах от меня, по параллельной траектории, проплыл большой уж, выставив острую головку и оставляя извилистый след на воде.

Но на пребывающих во власти мечтаний дебаргонутых мой визг и рассказ про ужа не произвели никакого впечатления.

На ужа, впрочем, тоже.

Ко мне в этот день приезжала дочь, но я, одебаржимая дебаргоманией, решила не встречать ее и предвкушала лишь концерт.

Пропускался также и ужин.

Но ничего.

Поедим же в «Пипум-Пихе», под звуки Дебарга.

Я, по негласному соглашению, должна была таскать на прогулке ноутбук, ибо только я из дебаржисток компьютеризированная. Слава богу, его оставил у себя таксист в багажнике, обещая вечером привезти, чтоб мы дебаргнулись от души, – а потом забрать нас домой в ДТК.

По чудесному ладожскому полусерпантину (скала с одной стороны, обрыв в воду – с другой) поехали впятером в такси на дачу Винтера.

Я, как всегда, попыталась поболтать с таксистом.

– Давно ль вы тут? Знаете ли финский или карельский? – спросила я.

– Нет, не выучил, – отвечал таксист.

– Совершеннейший позор, конечно, – сказали с заднего сиденья, – что приз за лучшее исполнение Моцарта дали не Дебаргу.

– Я тут восьмой год только, а так из Белоруссии, – сказал шофер.

– Кстати, вы знаете, Катечка, что в Минске Люку даже на первый тур не пропустили? – спросили сзади.

Этак гутаря, проехали город Сортавалу и снова углубились в леса.

Дача Винтера, действительно, изумительная. Стоит на берегу огромного Ладожского озера, по которому время от времени проносятся на подводных крыльях белоснежные «метеоры», возящие туристов на остров Валаам. Дом построен любовно и уютно, обнесен открытыми балконами, чтоб ни кусочка изумительного вида не пропало: на одном гулять, на другом чай пить, с третьего смотреть в сад, с четвертого – в парк, посаженный тоже самим врачом, с пятью видами пихт, кедров и елей.

Внутри красивый камин, тяжелые деревянные лестницы, опять камин, фотографии хозяина в кабинете, низенькие комнатки для прислуги, прелестные. В одной из них наша Первая дебаргонутая дама остановилась и радостно сказала, поглядев на телефон:

– Ловит! Целых пять палочек! (Это значит, Интернет есть, Дебарг будет!)

Потом осмотрели все окрестности, распланированные по-европейски, с фонтанами, дренажными каменистыми каналами, роскошными корпусами для туристов.

Был там еще вольер с северным оленем по имени Даша. Она была уже старая, несколько лет тут умиляет туристов, сама линялая, усталая, но рога, похожие на мокрые мшистые коряги, черные и поросшие мехом, были чудесны. Я пробовала схватить рогулину рукой, но Даша, чувствуя, как антенной, мою руку, плавно и без раздражения отводила всю ветвистую конструкцию.

– Блин, – сказала я случайно и от неожиданности, обычно я не говорю таких слов, – и не дотронешься…

– А вот все-таки не права переводчица Н. П., которая в интервью Люки перевела «merde» как «блин», – сказала Первая дебарго-дама, – юноша, который так играет, так говорит и так одевается, не может употреблять таких дурацких слов…

Северный олень Даша, соглашаясь, кивнула увенчанной рогами головой.

Солнце ушло, подкатил наш таксист и увез нас в «Пипум-Пиху».

Ресторан был на берегу соседнего фьорда, устроенный в какой-то старой фабрике с трубой, красно-кирпичный и очень колоритный.

Я немного волновалась, не будет ли в ресторане громкой музыки, но три дебарго-дамы уверили меня, что все посетители сортавальского кабачка на окраине будут счастливы на полчаса отключить фоновое тынц-тынц, чтоб насладиться Равелем.

Нам подали четыре толстенных, как папки с диссертациями, кожаных меню, очень обстоятельно составленных, на двух языках, финском и русском, прекрасно отпечатанных.

– Кстати, о полиграфии, – рассказала Первая дебарго-дама, – знаете, когда московские критики вручали Дебаргу премию, они напечатали ее на домашнем принтере, и журналистка К. Б сняла у себя со стены какую-то картину, вынула ее, а в рамочку поместили текст и дали это все потом Мацуеву.

Мы сделали заказ, по обильности обратнопропорциональный дебаргонутости: Первая дама-дебаргистка почти ничего не заказала, другие попросили форели, а я еще и картошечки, так как нагулянный аппетит слегка вытеснил из меня духовное.

– Может, закажем вина? – робко спросила Вторая дама, которая, кажется, тоже не прочь была налечь на земные удовольствия, не видя тут противоречия с предвкушением музыкального экстаза.

– Нет, давайте послушаем, а потом только будем напиваться, – пообещала Первая дама.

Заказали, в результате, пива.

Компромисс сделали. И я уже с этого момента почувствовала внутренне, что будет что-то «не то».

И тут пришла катастрофа. Я вытащила