Марианская впадина - Ясмин Шрайбер

перебирая листы в пачке, дату вчерашнего дня.

24.08.2019

Здравствуй, Кристоф, здравствуй, Хельга,

сегодня приходил врач. Паула вызвала. Ханнес приходил. Он тебя малышом знал, Кристоф, ставил тебе однажды прививку.

Ханнес знает, что я умираю. Я ему сказал: мне все равно. Я закончил все, что еще надо было закончить. Никто не знает о моем плане, но умирать жалким образом, медленно и мучительно угасая, я не собираюсь.

Надеюсь, Паула не будет злиться. Она ведь вечно себя в чем-то упрекает, в итоге опять начнет думать, что это ее вина.

Нельзя застревать в другом человеке.

Болит легкое, и в суставе сильные боли. Хельга, не сердись, пожалуйста. Это не то же самое, что было тогда. Сейчас я должен это сделать.

Я не знаю, что ждет меня после того, как я умру. Люди любят говорить: «после смерти». Но ведь это все глупости. Смерть – это продолжающееся состояние, а умирание – процесс перехода. Неплохо было бы, конечно, если бы еще было некое Потом. А может быть, все-таки это правда – потом можно встретиться вновь.

Я скучаю по вам каждый день.

Я очень люблю вас обоих, Гельмут

Перебирая листки бумаги в коробке, я заметила, что с момента, когда не стало Хельги, он обращался в письмах к ним обоим.

Я прочитала еще несколько писем: в некоторых местах, когда он описывал наше дорожное путешествие, на моем лице появлялась улыбка, а иногда слезы наворачивались. Через какое-то время я положила пачку листов назад в коробку, села на стул к письменному столу: я просто сидела, смотрела на Гельмута и думала. У меня было столько вопросов. Он писал эти письма, потому что ему было одиноко или это уже стало его привычкой? Писал ли он каждый день или пропускал иногда день-другой? И что мне теперь со всеми этими письмами делать?

Если в 1962 году он начал, а закончил вчера, – я прикинула – более двадцати тысяч дней. Более двадцати тысяч писем.

– Господи, – прошептала я. И еще раз погладила по голове Джуди, которая носом тыкалась мне в коленку.

Было уже начало восьмого. Я пошла в свою комнату (Джуди бежала следом за мной), нашла визитку Ульриха и набрала его номер. На секунду я остановилась, посмотрела в окно, на горы, и нажала на кнопку «звонок».

0

Вот я сижу в трейлере – странным образом он вдруг стал моим. Тогда на кладбище я бы никак не подумала, что однажды скажу так, но – мне очень не хватает Гельмута. Я сижу за пишущей машинкой и заканчиваю последнюю страницу – сама не знаю чего. Книги? Письма тебе? Чего-то среднего между этим? Во всяком случае, чего-то, что однажды отправится в коробку. Которая как-то будет подписана. Вообще-то, это не совсем для детей – вспомнить только эпизод со старыми нудистами. Но, с другой стороны, ты ведь теперь на два года старше. Думаю, ничего, нормально.

На пару недель я еще задержалась там, в горах. Ульрих помог мне разобраться с бумагами по завещанию. Я, как и раньше, много плакала, часто звонила родителям, поговорила со своим научным руководителем: он предложил мне возобновить работу над диссертацией следующим летом. Я действительно могу поехать – на Марианскую впадину. На настоящую. Я поеду. И если я не найду там рыботима или, по меньшей мере, тимокраба, то тогда не знаю…

Будет мегабомбически. Точно.

А пока мне надо еще кое-что сделать. Например, надо отправить детям Хельги письмо, которое написал Гельмут. В нем он пишет, что украл их мать. Обо мне, к счастью, умалчивает. Как написано в завещании, я должна отправить письмо, когда соберусь уезжать. Н-да, обрадуются они.

Собираясь, я тщательно продумывала, что взять с собой: дорогую фирменную лопату Гельмута (которой он и свою жену выкапывал), продовольствие и одежду, маленький походный столик и стулья, урну с пеплом Хельги, металлическую коробочку с пеплом от футболки и еще одну маленькую, очень простую деревянную урну – с половиной пепла Гельмута. Ульрих позаботился о том, чтобы она мне досталась. Через день после похорон они с Ханнесом стояли на пороге дома с урной