Земля под снегом - Эндрю Миллер

– Да?

– Вам звонит жена, доктор Парри.

– Жена?

– Она сейчас на проводе.

– Понятно. Ну что ж, соедините.

– Соединяю.

Миссис Болт освоила аппаратуру прекрасно. Была полной ее хозяйкой.

Он поднял трубку. Щелчок, за ним другой. Он ждал.

– Эрик?

– Это срочно? У меня начинается прием. Уже, наверно, пора было начать.

– Звонили из приюта, – сказала она. – Хотели с тобой связаться.

– Из какого приюта?

– Для душевнобольных. Из больницы.

– Что им нужно?

– Не знаю. С тобой хотели поговорить. Я сказала, что могу передать сообщение.

– И где сообщение?

– Им нужно, чтобы ты позвонил.

– Хорошо. Позвоню позже.

– Звучало, будто что-то важное.

– Сомневаюсь в важности.

– Как у тебя утро прошло?

– Утро как утро. Послушай, мне некогда сейчас. Пока, до вечера. – В трубке очень отчетливо, хоть и поодаль, раздался дверной звонок коттеджа. – Кто это? – спросил он.

– Не знаю, – сказала она. – Почта, вероятно.

– Ну, всего хорошего.

– Пока.

– До вечера.

– Да. До вечера.

Он положил трубку и потянулся к переговорному устройству.

– Первый может войти, миссис Болт.

Авторучкой («паркер 51», серой с серебром, с рекламной надписью «Глаксо»[4]) он мелкими буквами написал на бюваре: приют.

3

Рита лежала на правом боку, ткань подушки тускло оттеняла ее светлые волосы, она хмурилась, выбираясь из сновидения, где ей пригрезился клуб – некая его версия, китайские фонарики, их подрагивающий свет под ветерком, дующим снаружи сквозь открытую дверь и вниз поверх пустой лестницы. Никакой музыкальной группы на сцене, полки с зеркалами за стойкой бара пусты. Был рейд полиции? Однажды при ней случилось такое. Между Юджином и полицией были сложные договоренности, которые не всегда соблюдались. Иной раз они как бы извинялись за свой приход (приказ начальства, что поделаешь), но порой злились. Их сердил черномазый бэнд-лидер с алмазом в галстучной булавке, сердил запах гашиша в подвальном зальчике, да и девушки сердили, черные и белые, которым не очень интересно было танцевать с полицейскими. Юджин раздражался на девушек. Говорил, они норовистые, как лошади, надо их осаживать, тут не одни деньги работают. Но сейчас, в ее сновидении, клуб был местом, куда нет возврата, никому его нет – ни Юджину, ни Глории, ни даже полиции. Лестница ýже, чем настоящая, уже и длиннее, ее прерывисто (с каким промежутком? что во сне с временем делается?) и по-рентгеновски освещал неон над уличной дверью. Что-то произошло с миром наверху. Водородная бомба? Или комета размером с Лондон сбила мир с его оси? Выйдешь наружу – и можешь оказаться последней. Бесконечная зима, бесконечная ночь. И все же надо посмотреть, надо узнать…

Она пошевелилась и начала выпрастываться из постельного кокона. Между неплотно задернутыми занавесками белел день. Будильник на стуле около кровати со стороны Билла был поставлен на пять и показывал почти девять.

В комнате было холодно, хотя бывало и холодней. В ногах кровати стоял керосиновый обогреватель, но нюх говорил ей, что он не зажжен. Билл из-за него нервничал. Боялся, что он отравит их продуктами горения или подожжет постельное покрывало. Покрывало, сказал он, выглядит легковоспламеняющимся.

Она повернулась, села, спустила ноги на пол. Сон был знакомым – если не подробностями, то настроением. Посмотрела на свои ступни. На ней были длинные теплые носки Билла под сапоги и его пижама с подвернутыми манжетами. Под пижамой майка с длинными рукавами. По крайней мере майка ее собственная.

Она прислушалась к звукам со двора, и, как будто она дала, сев, толчок окружающему миру, там замычала корова. Простучал колесами поезд. За два года она научилась отличать товарный от пассажирского, местный от экспресса.

Проволочила ноги в коридор, оттуда в ванную. Там на окне не было ни занавески, ни жалюзи, но и незачем. Ближайший дом – коттедж врача – был по ту сторону поля, и сегодня, туманным утром, она не видела его вовсе. Она и поле едва видела.

Зеркало в ванной, большое, в полный рост, в черной лакированной раме, они купили в магазине подержанных вещей на Глостер-роуд в Бристоле. Продавщица сказала, французское. У них оно не было привинчено к стене (это еще предстояло сделать), просто прислонено к старым обоям с поблекшим ракушечным узором. Она подобрала одной рукой пижамную курточку и майку под самую грудь. Поизучала отражение своего живота, потом повернулась боком и, выкрутив шею, посмотрела снова. Тронула свою кожу и вздрогнула от прикосновения холодных пальцев.

Есть что-нибудь? Ничего?

Она позволила ткани упасть и, подняв взгляд, встретилась со своими голубыми глазами, опухшими со сна. Потянулась рукой к волосам, пригладила их. «Не следишь за собой, дорогая моя», – сказала она себе. Шагнула к умывальнику. Вода содрогнулась в трубах. В плите «рейберн» на кухне имелся встроенный водонагреватель, но плита была такая же старая, как дом. Когда они с Биллом въезжали, они заглянули в ее нутро и, как Хепберн и Богарт в фильме «Африканская королева», чесали в затылке из-за сложности машинерии. Иногда вода вырывалась диким потоком и тебя с головой окутывал пар; иногда она была холодная, как железо, и обжигала на другой лад. Этим утром вода, подумалось ей, была примерно такой же температуры, как туман. Она умыла лицо, почистила зубы. Волоски щетки окрасились розовым, а когда она сплюнула в раковину, немножко крови закружилось струйкой, стекая в отверстие.

Она воспользовалась унитазом, шевеля в носках пальцами ног. Потом опять выглянула в окно. Прошли считаные минуты, но поле она теперь видела, а за ним проступала румяной плиткой кровля докторского коттеджа, который напоминал сейчас судно на якоре в открытом море, с честью перенесшее шторм. Пока она смотрела, в одном из окон второго этажа зажегся свет.

– Доброе утро, – сказала она.

На кухне (она пришла туда, натянув один из джемперов Билла, нормальной женской одежды для такой жизни не имелось) она встала подле кремовой стальной плиты «рейберн», нагнулась над ней (она знала, к чему не надо прикасаться), потом повернулась, чтобы согреться сзади. На столе между плетеной корзинкой для яиц и ее вязанием (красная шерсть, спицы номер двенадцать, начатки шапочки с помпоном) сидела большая пятнистая кошка. Они получили ее в придачу к ферме. Кличку, если она у нее была, они не знали. Неласковая была кошка. Она кусалась до крови, Биллу досталось несколько раз, ей тоже однажды. Казалось, кошка намерена выжить их отсюда, убеждена, что это удастся.

На старом ящике на стене для хранения мяса, куда кошке не вспрыгнуть, стояла кастрюля с холодными остатками вчерашнего ужина: спагетти с томатным