Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич
Бездна. Книга 3 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Epargnez nous ces ignobles détails24!
И Дмитрий Сергеевич замахал руками… Ho голос его звучал гораздо более принижением, чем повелительностью:
– Доктору это нисколько не может быть интересно…
– Я и не для «интереса», не для забавы его начала об этом, – возразила девушка (она говорила теперь с полным самообладанием, медленно и отчетливо), – я передаю ему факты, я не имею права скрывать их от него… Вы сравниваете себя с королем Лиром, жертвой бесчеловечных дочерей. Пусть доктор, специалист, скажет, насколько вы правы, a я виновата, стараясь удержать вас от того, что вам вредно… Что он дозволил, я вам даю – вы и сегодня утром и пред обедом получили вашу порцию. Макар не давал больше в кредит – у меня кольцо с изумрудом оставалось от покойной матери: я сегодня отправила его в кабак в обеспечение долга, – и вы свое получили… Что же еще делать, чтобы вы не почитали вашу «descendance» вашими злодеями?..
Старик внезапно схватил себя за голову и залился истерическим плачем, встряхивавшим все его тело как в жестокой лихорадке:
– Кольцо, 25-l’anneau de sa mère… в кабак… она его в кабак отдала… для… для меня!.. Я… je suis un monstre, docteur!.. Я довел детей моих… до нищеты… до такого унижения… Настя, ma fille, прости… отца, несчастного твоего отца!.. Я… я обезумел от старости и страданий, ma pauvre tête s’en va… Я оклеветал ее, обидел, a она… C’est mon Antigone, docteur, она тут, всегда при мне, день и ночь, ходит за мною, старается развлечь… Она мне книги читает… Elle m’a relu mon vieux Corneille, Shakespeare… и недавно, вот, комедию одну Островского… C’est horriblement vulgaire… Ho у нее талант… не будь она Буйносова, из нее выйти бы могла une grande artiste… Elle a des inflexions de voix si touchantes, что я плачу… как ребенок… Как вот теперь… когда она… когда она отдала… à ce misérable Макар l’anneau de son infortunée mère-25.
– Hy, успокойтесь, ну, успокойтесь, ваше превосходительство! – заговорил Фирсов, наклоняясь опять к нему и вглядываясь ему в лицо. – Накапайте-ка ему капелек двадцать пять, – обернулся он к девушке.
Она подошла к отцу с рюмкой, приставляя ее к его губам. Он послушно выпил до дна, откидываясь назад, с пригвожденным к ней взглядом, и, оторвавшись от стекла, прильнул к ее руке с тихим всхлипыванием:
– Mon Antigone! – прошептал он чуть слышно.
Все лицо ее дрогнуло; она отвернулась, отводя руку из-под его губ.
– Что, спит как – плохо? – поспешил спросить доктор, морщась, чтобы не выдать защемившего у него на сердце чувства бесконечной жалости к обоим им…
– Всю ночь напролет не спал сегодня, – сказала Настасья Дмитриевна.
– Аппетит есть?
– Никакого.
– Мне холодно, – проговорил старик плачущим голосом, глядя искательным взглядом на Фирсова.
– Ну, ну, не замерзнете! – усмехнулся тот. – Это вам от бессонницы кажет…
Он поднялся с места и, обращаясь опять к девушке:
– Чрез полчаса дайте ему ложку хлорала и затем каждые полчаса по ложке, пока уснет. Сон абсолютно необходим вам, Дмитрий Сергеевич: вы и согреетесь от него, и успокоитесь… Ну-с, a теперь прощайте! На возвратном пути из Углов, денька через два, заеду к вам опять.
– A вы в Углы… Зачем? – быстро спросила Настасья Дмитриевна.
– У Павла Григорьевича подагра разгулялась опять… Не молод человек, увечен, серьезное может разыграться. Приехал за мною Григорий Павлович, мы вот с ним и отправились.
– Григорий Павлович с вами? Где же он?
– A мы тут у церкви встретились с вашею сестрой, – отвечал Фирсов, хмурясь, – сидит с ней у вас в саду, меня дожидаючись.
Словно искра блеснула и тут же померкла в коричневых глазах девушки. Она быстро отвела их.
– Ну-с, – сказал доктор, – прощайте!.. A вы, ваше превосходительство, надеюсь, будете умницей: ни себя волновать понапрасну, ни дочь огорчать не станете… Надо вам и ее пожалеть, – добавил он ему на ухо, протягивая руку на прощанье.
Старик ухватился за нее обеими своими:
– Я знаю, доктор, знаю, – зашептал он, весь дрожа и ежась, – я ее измучил бедную, я… 26-Mais soyez tranquille, я ничего не буду просить больше у нее, я послушен буду… Только теперь позвольте… мне холодно… un petit verre, un tout petit verre… согреться… réchauffer mes veines glacées-26…
Фирсов пожал плечом:
– Птивер… опять! Не можете до ужина дождаться! Ведь этак мы никогда сна не добьемся. Извольте-ка хлоралу принять, a там получите положенное в свое время, – промолвил он строгим тоном.
Дмитрий Сергеевич испуганно заморгал слезившимися глазками и словно ушел весь в глубину своего сиденья.
– Мавра, посиди с отцом! – приказала между тем Настасья Дмитриевна вошедшей в комнату приземистой и колодообразной бабе, повязанной платком и с передником под мышками. – Я доктора провожу…
И она вышла с ним из комнаты.
III
Из ближайшей гостиной выходила дверь на балкон с лестницей в сад.
– Держитесь ближе к стене, – молвила девушка Фирсову, спускаясь по ней, – доски посередке все прогнили, того гляди провалятся.
Толстяк испуганно прижался к сторонке, медленно переступая ногами по краю ступенек.
– A вы бы поправить велели, – пробормотал он, – не Бог знает, чего стоит.
Она уже сбежала вниз и глядела на него оттуда невеселым взглядом.
– «Не Бог знает чего», – повторила она, – a откуда его взять? Живем-то все мы, знаете, на какой доход? Чудом каким-то мельница осталась у него одна, свободная от долгов. Четыреста рублей платит. Все остальное заложено в банке и по второй закладной у Сусальцева. Землю обрабатывают крестьяне исполу, и дохода от хлеба и других статей едва хватает на уплату процентов… Я зарабатываю переводами в журнале «Прогресс» рублей тридцать в месяц. Ну и считайте, сколько-то всего выйдет. A ведь всех накормить, напоить и одеть надо, и на лекарство ему что идет… да что на одни тряпки свои сестрица моя, Антонина Дмитриевна, из общего дохода издержит, – добавила она со внезапным раздражением в голосе.
– Мое дело сторона, барышня, – молвил на это доктор, успевший тем временем благополучно спуститься бочком с ненадежной лестницы, – а только мне известно, что еще в прошлом году Борис Васильевич Троекуров предлагал вашему батюшке…
Глаза у Настасьи Дмитриевны так и запылали, она перебила его.
– Ах, пожалуйста, не говорите об этом!.. Милостыни мы от вашего большого барина принимать не намерены… Он действительно присылал сюда прошлою зимой Григория Павлыча со всякими великодушными предложениями: уплатить Сусальцеву и перевести закладную на себя, причем хотел Юрьево взять в аренду, из доходов его уплачивать проценты по всем долгам,
