Поздняя жизнь - Бернхард Шлинк

помочь ей по дому или в саду, зная, что это святой долг человека – помогать, если от него ждут помощи; обидеть кого-нибудь, зная, что нужно быть отзывчивым и предупредительным. Причем надо было не просто исполнять свой долг, а делать это охотно, с готовностью и радостью. Оправдал он или не оправдал ожидания, выяснялось перед вечерней молитвой, в ходе своеобразной проверки совести, когда мать вместе с ним определяла, какие именно черты и свойства помешали ему в этот день быть на высоте.

Страх не оправдать чужих ожиданий никогда его не покидал. Ожидания Уллы, которая так решительно выбрала его, он смог оправдать лишь тем, что тоже решительно выбрал ее. Годы их совместной жизни были счастливой порой. Давид оказался роскошным подарком судьбы! Но были ли эти годы счастливыми потому, что он радовался Улле и Давиду и их совместной жизни, или потому, что он радовался, оправдав чьи-то ожидания в роли пожилого мужа молодой женщины и отца маленького ребенка, – этого он понять не мог.

Со страхом можно было жить; он ни разу не пожертвовал своими убеждениями, ни разу не ушел от конфликта из-за страха. Но это была нелегкая ноша, и ему хотелось избавить Давида от такой тяжести.

Скоро он и сам от нее избавится. Совесть диктует ему определенные условия в отношении его смерти. Он умрет так, чтобы ни для Уллы, ни для Давида это не стало травмой. Врач прав, о самоубийстве не может быть и речи, ему придется догнивать в отделении паллиативной медицины или в хосписе, потом они простятся с ним, и он навсегда уйдет из их жизни. Но зато в смерти ему уже не надо будет оправдывать ничьих ожиданий.

Было уже поздно. Он сидел в кресле, ждал Уллу, незаметно заснул, снова проснулся, налил себе еще вина, потом еще. Бутылка была уже почти пустой. В смерти он наконец обретет свободу. Идиотская мысль. Продукт красного вина. В смерти он станет не свободным, а мертвым.

10

В воскресенье он тоже работал в саду. И вдруг ему стало страшно. Через два дня истекает двенадцатая часть отпущенного ему срока, а он не придумал ничего умнее, чем работать в саду!

Вечером он опять растопил камин и открыл бутылку вина. Улла подсела к нему:

– Ты хочешь мне что-то сказать?

– Помнишь, ты говорила, что видела фильм о том, как какой-то мужчина умирает от рака и перед смертью записывает видео для своего еще не родившегося сына?

– Помню. Я подумала, что ты мог бы…

– А ты помнишь, о чем эти видео?

– О чем… – Она вздохнула. – Это было так давно. Я помню, как он приходит к целителю, который его не может вылечить. Еще помню, как он записывает видео в саду. А больше, честно говоря…

– Судя по всему, это произвело на тебя впечатление, иначе бы ты не предложила мне такое.

Она рассмеялась:

– Вспомнила! Он объяснял сыну, как надо бриться. Никакой электробритвы. И вести лезвие всегда только сверху вниз. Ни в коем случае снизу вверх. Даже под подбородком.

11

– Бриться?..

– Больше я ничего не запомнила. Это фильм не для интеллектуалов, и этот мужчина тоже не был интеллектуалом. Он хотел оставить сыну то, чего не мог дать ему позже. Видимо, все отцы учат своих сыновей бриться. Этого мужчину научил его отец, а он решил научить сына. – Она повернулась к нему и ласково провела пальцами по его щеке и подбородку. – А тебя кто учил бриться?

– Никто. Для этого мне не нужен был отец, и Давиду я для этого тоже не нужен.

– Ну, может быть, не для этого.

А для чего? Что он мог бы оставить Давиду? Чему мог бы его научить? Он никогда над этим не задумывался. Конечно, он понимал, что всему свое время. Но как определить, пришло это время или нет? Занятия музыкой. Два года назад он попытался приобщить к ней Давида, но, увидев, что тот не в восторге, сразу же прекратил эти попытки, чтобы не вызвать у него отвращения. Тогда он решил купить фортепьяно и самому начать заниматься, с того места, на котором когда-то, еще школьником, прекратил занятия; может, глядя на него, Давид и сам захочет научиться играть. Английский. По пятницам он водил Давида в немецко-английскую игровую группу и иногда читал ему английские детские книжки. Давид делал заметные успехи, и он решил, что, если удастся пробудить в нем интерес к игре на фортепьяно, найдет сыну англоговорящую учительницу музыки. Он был бы рад, если бы Давид, как ребенок, рожденный в воде, научился плавать, но сам он был сухопутным существом, а Улла, крестьянская дочь, вообще плавала как топор. Он считал, что для ребенка, растущего без братьев и сестер, полезно заниматься каким-нибудь командным видом спорта, например футболом, но привить Давиду интерес к тому, к чему сам был равнодушен, он не мог. Наблюдая за сыном во время игр или за его реакцией на то, что он ему читал, он пытался распознать его способности или таланты, представить себе, чем Давид когда-нибудь заинтересуется всерьез и чем займется. Но ему это пока не удавалось. Давид предпочитал лего плюшевым зверюшкам, сказки и легенды современным историям и был скорее домашним, чем уличным ребенком, но любил ездить в деревню к бабушке – всего этого было недостаточно, чтобы строить прогнозы на его будущее. И чтобы определить тему своего видеозавещания.

Улла поняла, но не одобрила его скепсис:

– Ты же еще не успел как следует подумать. Я не помню своего отца, а мать не очень-то по нему горевала, и все же мне хотелось бы что-нибудь иметь от него.

– Что, например?

– Не знаю. Что-нибудь. – Она строго посмотрела на него. – То, что ты скоро умрешь, – это, конечно, ужасно. Но если ты раскиснешь, будет еще хуже. «Я бедный, несчастный старик, не знаю, что мне оставить после себя моему маленькому сыну…»

– Я этого не говорил.

– А прозвучало именно это. Не может быть, что тебе нечего оставить Давиду. Возьми себя в руки и подумай как следует.

Он рассмеялся:

– Слушаюсь!

Ему приятно согрел душу взгляд ее серых глаз, мгновенно потеплевший после его дурашливого «слушаюсь»; он лишний раз порадовался ее практическому уму, ее целительной строгости.

– Я люблю тебя, Улла.

Она прижалась к нему:

– Я тебя тоже, Мартин.

12

Он взял себя в руки и как следует подумал. Поискал в памяти детские воспоминания, важные впечатления, которыми хотел бы поделиться