Последний человек в Европе - Деннис Гловер

расшатать уголь еще больше, под черной стеной электрическим буром размером с пулемет Льюиса пробили глубокую щель, подкосив стену. В замкнутом пространстве бур работал невыносимо громко и поднял такой густой туман черной пыли, что лампы Дэви и электрические фонари с трудом разгоняли сумрак. И все это вдобавок к нестерпимой духоте – словно в бане, только в которой пачкаешься, а не очищаешься.

Общий эффект ошеломлял все органы чувств. Даже обоняние и вкус нескончаемо боролись с угольной пылью, лезущей в нос и рот до самой глотки. На его глазах бригада разобрала конвейер, уносящий подрубленный уголь к лоханям, и собрала ближе к забою. А не так уж давно, рассказывали ему потом шахтеры, уголь таскали женщины и дети до тележек, которые, в свою очередь, тянули шахтные пони. Теперь весь процесс электрифицирован. Выходит, вот это зрелище перед ним еще считается прогрессом!

– Во времена наших отцов работалось тяжелее, мистер Блэр, куда тяжелее.

Ему хотелось бы, чтобы его звали просто Эриком.

А теперь начался сам труд. Голые по пояс, на коленях, уперевшись мягкими наколенниками в землю, горняки вонзали короткие острые лопаты в расшатанный уголь и вырезали куски разных размеров.

Грей поманил Оруэлла и перекричал шум:

– Попробуй сам.

Он встал на колени и изо всех сил воткнул лопату в блестящую черную стену – но едва ли оставил и зазубрину. Окруженный сухими усмешками, он продолжал, пока не высвободил кусок размером с мячик для крикета. Его тут же подхватил молодой парнишка, плюнул на него и потер о чумазые штаны.

– Пожалте, мистер Блэр, – сказал парень. – Оставьте на память.

Он сел без сил и смотрел, как мужчины продолжают работать в забое. Он чувствовал, что его поставили на место, чуть ли не унизили – но вот стыда не чувствовал. Глядя на тела, напоминавшие кованые железные статуи, покрытые угольной пылью и трудившиеся с потрясающей силой и скоростью вопреки грозной опасности, он ощутил укол зависти. «И как интеллигенты могут считать себя лучше их?» Только благодаря этим великим людям, которые бурят недра, словно кроты, и живут в страданиях и убожестве, остальная Англия наслаждается сравнительным комфортом и роскошью. Теперь он видел, что однажды, как и предсказывал Уэллс, шахтеры поднимутся из-под земли и принесут богатым возмездие, – и гадал, так ли это будет плохо.

На обратном пути он не успел пригнуться в нужный момент, врезался и повалился навзничь от удара, чуть не потеряв сознание.

* * *

Отмывшись, шахтеры уговорили его сходить в паб. Он настоял на том, чтобы всех угостить, и к тому же купил на всех сигареты. Пока заказывал, заметил на стойке дневную газету. В заголовке было всего одно слово: «АБИССИНИЯ»[16].

Он вернулся и раздал сигареты и пинты местного пива, густого и темного.

– Спасибо, парни, что показали, как устроена шахта. – Он не знал, как они отреагируют на «товарищей».

– Если вам хватит соображения, мистер Блэр, – ответил Гудлиф, – это последняя шахта, куда вы сунетесь. Писать – оно, конечно, удобнее будет. Да и платят небось побольше.

– Прошу, зовите меня Эриком. – Он ненадолго задумался. Готовя материал для книги, он собрал квитанции о зарплате нескольких шахтеров и уже подсчитал, что, исходя из среднего дохода 2 фунта 10 шиллингов в неделю, ни разу со времен Бирмы не зарабатывал больше шахтера. – Что ж, писать явно комфортнее, чем работать в шахте. По крайней мере, не припомню, чтобы человека убила печатная машинка.

– И то верно. Но никто из нас не может того, что можете вы, мистер Блэр – то бишь Эрик, – книжки писать и все такое прочее. В семье вас, небось, считают гением.

Если б они знали… Он уже хотел было сказать о надежде своих родителей, что он останется полицейским, но передумал.

– Если наловчиться, писать не так уж трудно. Между прочим, вы видели последние новости?

– Ага, – сказал другой шахтер. – Чертова ФА не дает нам делать ставки.

Странное дело. Перед ним люди с политическими связями – члены воинственной НПР, – но говорят они не о ситуации в мире или вылазке Мосли на север, а о решении футбольной ассоциации не публиковать заранее расписание матчей сезона, чтобы повредить футбольному тотализатору. В местных газетах почти ни о чем другом не писали.

– Вот же мерзавцы, – продолжил тот, – лишают нас единственного шанса заработать какие-никакие деньжата.

– Что-то я не понимаю…

– Прости, Эрик. Я только говорю, что любители футбола среди нас думают, что у нас есть шанс выиграть, а верхушка футбольной ассоциации не имеет права запрещать ставки.

– Ты сам когда-нибудь выигрывал? – спросил Оруэлл.

– Стал бы я тогда уголь добывать? Но я в футболе разбираюсь, так что дай только срок.

– Всегда ставит на Барнсли, вот в чем его беда, – сказал другой.

– А вы знаете кого-нибудь, кто выигрывал?

– Ну, нет, – но ведь о них пишут в газетах, правильно? Один мой друг говорит, что как-то раз выиграл дворник его тещи. Дворник! Видать, больше он за другими подтирать не будет.

– И в самом деле.

Оруэллу не терпелось узнать об их политических взглядах.

– Кстати, а что вы думаете о международной ситуации? Итальянцы вошли в Абиссинию. Немецкая армия пересекла Рейн.

– Парлеву?[17] – спросил Гудлиф под общий смех.

– Ты их не слушай, Эрик, – сказал Грей. – Они еще молодые, не понимают, что грядет. Не служили во Фландрии, как я с их отцами, но скоро, не дай бог, еще послужат.

– А это, по-вашему, не серьезно? Фашизм на марше. Прямо сейчас в ваши края приехал Мосли, избивает ваших же друзей.

– Друзей? Это ты про коммунистов-то? – сказал Гудлиф. – Чертовы разжигатели. Им бы только на рожон лезть.

– А ты думаешь, вам не придется? В смысле, сражаться с фашистами. На войне.

– О да. Будем сражаться. И с немцами, и с итальянцами. Но за Англию и короля, а не за Россию и товарища Сталина.

– И за работу получше, – добавил другой. – Сам посмотри, к чему вернулись наши отцы.

– А что бы вы изменили в своей жизни? – По их лицам он сразу же понял, что для них этот вопрос до нелепого умозрителен.

– В нашей жизни? Да мы всем довольны.

«Всем довольны», – подумал он. Он повидал их убогие лачуги с плесенью, расползающейся по стенам, как раковая опухоль, без туалетов, единственный ватерклозет – в пятидесяти метрах, один на десятки семей.

– Я хотел сказать: а что с социальным вопросом? С экономикой, социальными условиями в целом?

И опять непонимающие взгляды.

Он встал, чтобы снова угостить их пивом, но его остановили.

– Да мы и сами можем, Эрик, – сказал Грей.

– Позвольте