Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Перелом. Книга 2 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Так он у вас впусте и стоять будет?
– Так и стоять.
– До второго пришествия? – засмеялась она.
Он усмехнулся тоже.
– До второго поколения, пожалуй. Тому будет все равно.
Марья Яковлевна пожала недоумело плечами: она не поняла.
Но Сашенька отгадала чутьем то деликатное и двойственное чувство, которое сказывалось в его словах, и незаметно под салфеткой (она сидела рядом с ним) пожала ему руку.
Поняла и Кира, сидевшая напротив его. Ее зеленые русалочьи глаза остановились на Троекурове со странным выражением. «Так вот ты какой еще!» – словно говорили они.
Он заметил это и в свою очередь вопросительно взглянул на нее.
Лицо ее тотчас же изменилось, ноздри дрогнули…
– У Сухаревой Башни, говорят, – иронически проговорила она, – сколько угодно можно купить подержанного, целые ameublements9: и старо, и дешево…
– Про дешевизну никто не говорит! – отрезала вдруг обиженным тоном Марья Яковлевна (желчь, давно копившаяся у нее против племянницы, то и дело теперь прорывалась наружу).
Александра Павловна обернулась испуганно на нее. Троекуров поспешил предупредить сцену.
– Вы даете мне блестящую мысль, княжна; как я сам об этом не подумал! Завтра же отправлюсь туда…
– Ах, Боже мой, какая у меня голова! – вскликнула вдруг его невеста. – Мне Лизавета Ивановна говорила, тут один целый дом прекрасной мебели продается, и все старинная.
– Где?
– Не знаю. У нее есть одна женщина, с которою она познакомилась в церкви, так она ей сказала. После одного умершего господина А… Акулина, да, по фамилии.
– Акулина! – Марья Яковлевна так и привскочила. – Да это отец этой хорошенькой Ранцовой. То-то она и не приехала даже поздравить, я очень удивлялась…
– Она в Петербурге, – сказал Троекуров.
– Почем вы знаете?
– Мне говорил как-то Фифенька Веретеньев.
– И давно уехала?
– Право не знаю, – равнодушно промолвил он. – A если в самом деле старинные вещи, надо будет съездить, – сказал он тихо Сашеньке, – хотите вместе? Я выпрошу у maman.
Она быстро закивала головой, вся розовая от радости…
XXI
Drum prüfe wer sich ewig bindet,
Ob sich das Herz zum Herzen findet1.
Schiller.
Марья Яковлевна, само собою, не решилась отказать в просьбе внушавшему ей решпект, смешанный с некоторого рода страхом, зятю, хотя и почитала далеко несогласным с конвенансами «отпускать с ним дочь одну до свадьбы», – не решилась предложить ему ехать сама с ними. Но ввиду все тех же конвенансов, она потребовала, чтобы с ними поехала Лизавета Ивановна: она, мол, «как знает, куда ехать, пусть вас туда и привезет».
Троекуров ни словом не возразил против этого, но в день и час, назначенные для поездки, во двор Лукояновского дома въехали двое саней: одни – просторные, парой, другие – обыкновенная одиночка.
– Так вы не все вместе едете? – воскликнула глядевшая в окно и тотчас же сообразившая «хитрость» хозяйка.
– Троим ведь не усесться в одних санях, – объяснил преспокойно Троекуров.
– Ловок, батюшка, ловок! – засмеялась только она, махнув рукою.
«Вот и увез!» – говорил весело жених, спускаясь по лестнице об руку с едва чувствовавшею у себя землю под ногами невестой.
Он усадил ее в парные сани, сел рядом с нею. Маленькая особа тронулась за ними на одиночке…
Они поехали бульварами. Стояла уже половина марта, но вьюгою за два дня пред тем нанесено было опять снегу на оттаявшие было улицы; и морозец прихватил и угладил их снова набело. «Вторая первопутка пошла», – говорили, радостно посмеиваясь, извозчики… Добрые лошади помчали с места…
Холодно чуть-чуть, ровно настолько, чтобы живее заиграла молодая кровь под кожею и заалело нежное лицо, a солнце уже пламенеет на безоблачном небе, и в воздухе несутся ласкающие струи, предвестники близкого тепла…
– Благодать-то Господня на человеков от века нерушимая! – шепчет, выезжая на улицу, маленькая Лизавета Ивановна первые попавшиеся ей на язык слова «от Писания», под влиянием объемлющего и ее радостного возбуждения.
Сашенька не в состоянии говорить: в ней, по выражению поэта, говорили «разве только сердце да рука».
Что чужая в ней пылает и дрожит,
Что и ей от этой дрожи горячо,
Что к плечу невольно клонится плечо…[20]2
Она только чувствовала, как сквозь опущенную вуаль приятно ожигал ее рассекаемый быстрою ездой морозный воздух, как в большую ее муфту пробирается эта рука любимого человека и мягко и нежно сжимает ее пальцы, – чувствовала, что солнце светит над ними, что она мчится с ним куда-то в блаженную даль и что всему этому ее счастию не предвидится конца…
Ее пробудил голос Троекурова:
– Погоди, – говорил он, притрогиваясь к плечу их возницы, – одиночка отстала…
Они приостановились на минуту на углу Тверских ворот.
– Здравствуйте, куда это вы? – крикнул кто-то проезжавший мимо. Это был Ашанин. Он выскочил из своих саней и подбежал к ним:
– Александра Павловна! С женихом вдвоем? Браво, вот это я люблю!
– Втроем! – поправил, слегка нахмурившись, Троекуров. – Вот за нами porte-respect3 едет! – кивнул он на нагонявшую их Лизавету Ивановну.
Сашенька рассмеялась как ребенок: так забавным показалось ей, что ее маленькая, робкая приятельница могла служить кому-либо «porterespect».
A та, подъехав, так и завздыхала:
– Мать Пресвятая Богородица, отродясь еще никогда такого страха не чувстовала! Того гляди, думаю, вывернет, да о тумбу… Все молитвы, какие знала, перечла, страсть просто!..
Извозчик ее только посмеивался и мотал головой.
– Разве не прелесть так лететь! – крикнула ей, оборачиваясь, Александра Павловна.
– Да куда это вы «летите»? – спросил опять Ашанин, любуясь ее прелестным в своем оживлении лицом.
– Старую мебель в деревню покупать, – прошептала она с шутливою таинственностью.
– У Сухаревой Башни?
Троекуров лукаво покосился на него:
– В доме умершего отца известной вам особы, спутницы нашей из Петербурга, Ольги Елпидифоровны Ранцовой… Не хотите ли с нами?
– Да разве она в Москве? – воскликнул Дон-Жуан.
– В таком случае мне не нужно было бы приглашать вас; сами вы, полагаю, давно бы там были, – возразил смеясь кавказец, – нет, она уехала…
– С мужем?
– Должно быть… Нет, он вернулся в деревню, говорили мне, – вспомнил Троекуров.
– Поедемте с нами, Владимир Петрович, – прибавила Сашенька, – садитесь с Лизаветой Ивановной, ей не так страшно будет!..
Ашанин, ехавший по очень важному для него делу – переписать вексель у одного ростовщика, едва склонившегося на это после трех дней всяких увещеваний его и просьб, но ни разу еще в жизни не умевший отказаться от встречавшегося ему на пути соблазна или даже просто рассеяния, – послушно наклонил голову, отпустил своего извозчика и
