Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— Дядя, — сказал Саша. — А кто он, этот Борис Петрович? И почему ты не сказал мне, что ездил объясняться с ним?

Александр Александрович встрепенулся, подшагнул к Саше:

— Новость для меня! Не знал, не знал, что Борис Петрович бывает у Светланы.

— Я его не у Светланы встретил.

— А где же?

— Случайно. Кто он?

— Кто? Так сразу не скажешь. Человек с большими возможностями.

— Торгаш какой-нибудь? Из сферы обслуживания?

— Слышу презрение в голосе. Напрасно, Саша. Не место красит человека. А все-таки где ты с ним встретился? Опять на какой-нибудь свадьбе? На этот раз, надеюсь, все миром обошлось?

— Миром. Даже в гости звал. Как же, племянник самого А. А. Трофимова! Вы друзья, оказывается.

— Друзья не друзья, но знакомые. Полезный человек. Многое может. И что же, пошел ты к нему в гости?

— Нет.

— Правильно сделал. Рано тебе еще с такими дядечками компанию водить.

— А я и не собираюсь.

— Придет время, еще встретитесь. В жизни, Саша, как и в спорте твоем, у людей разные весовые категории. Наберешь силенок, прибавишь веса, поднакопишь опыта — вот тогда и Борис Петрович тебе будет не страшен.

— Да я его и сегодня мог бы кинуть. Одно сало.

— Ну, ну, раскидался. Так где же вы, скажи, встретились?

— Говорю, что случайно. — Саша замкнулся, бритьем занялся, испуганно опять взглянув на себя в зеркало.

Нет, он не все вспомнил. Еще что-то надо было ему вспомнить из минувшей ночи, еще что-то пугающе ворошилось в памяти, будто пальцем грозя из темного угла. Как добыть эту угрозу, избавиться от нее?

Сам того не ведая, Александр Александрович помог ему.

— Что ты там наснимал за вчерашний день? — спросил он, снова нырнув за занавеску, прикрывавшую вход в лабораторию. — Давай проявлю, я как раз проявкой занимаюсь.

Вот оно! Вспомнил! Он там наснимал что-то у Светланы. Он снимал, его снимали, нынче все умеют щелкать затвором. И это-то и томило его, то, что было запечатлено на пленке, про что он забыл, но про что запомнила пленка.

Саша кинулся к аппаратам, которыми обвесил стул, сгреб их, бегом понес дяде.

— К тебе можно?!

— Заходи. Только осторожнее со светом.

Саша протиснулся за занавеску и сразу ослеп, и ему дышать стало нечем. Чуть мерцал тут красный огонек фонаря, казавшийся далеким, хотя лаборатория была крошечной. И кисло и прогоркло пахло химикалиями. Этот запах сжал горло.

— Ну, где ты там? — спросил Александр Александрович. — Давай свои кассеты.

— Дядя, только вот что… — Хорошо, что тут было темно, что не надо было глаза прятать. — Ты только учти, что я снимал поздно вечером…

— Подсветить было нечем? Ладно, учту.

— Дядя… Я был пьян, когда снимал… Выпил сразу стакан, и как провалился… — Совсем тут нечем было дышать, в этом закуте.

— Так, так. У Светланы было дело?

— Да.

— Ох, не люблю я эти фотоигры! Ладно, понял, молодой человек. Обещаю, что рассматривать не буду. Проявлю — и все. А отпечатаешь сам. Кстати, пора бы тебе и проявлять научиться. Видишь, как оно бывает. Ступай, задохнешься тут вдвоем.

Пожалуй, что и так, тут можно было задохнуться. И пот заливал лицо. Саша выскочил из лаборатории, как из преисподней. Там и было, как в преисподней: мерцающий красный глаз в углу и пахнет серой.

Теперь оставалось ждать, когда будут проявлены пленки, когда можно будет глянуть в них на просвет. Память какую-то муть все добывала ему, что-то все стыдное, обидное, оскорбляющее, — такое, во что и всмотреться было больно. Одна надежда была на пленки. Вдруг да ничего не обнаружится в них стыдного. Вдруг да и вообще ничего в них не обнаружится. Ну, не удались снимки, не состоялись, света не хватило, на фокус не навел. Ведь пьян же, пьян был!

— Саша, ты там один снимал, вы там со Светланой вдвоем были? — спросил Александр Александрович. Голос его за занавеской прозвучал глухо, хмуро.

— Нет. Компания у нее собралась.

— Так и думал! Компания! Представляю! — Голос у Александра Александровича гневен стал и насторожился. — Так как же было, ты снимал или и другие тоже хватали аппараты? Ты снимал или и тебя тоже?

— Не помню…

Но он-то помнил теперь: и он снимал и его снимали — все, все там хватались за аппараты, все нынче умеют щелкать затвором.

— Так, так… Прости, Саша, но придется и мне взглянуть на дело рук твоих, — сказал Александр Александрович, голову высунув из-за занавески. — Раз уж целая компания тебя разглядывала, то и мне не грех. Должен же я знать, что это за народ собрался. Ты учти, дружок, фотоснимок — это свидетель, и серьезнейший. Сам, изволь, снимай, но себя снимать разрешай не каждому. А тебя вот кто-то снял. Да пьяного. Да еще неизвестно с кем. Да еще неизвестно зачем. Спасибо, хоть пленки не уволокли. Впрочем, снимок снимком, а есть еще и память наша. Аппарат фотографирует, но и глаза фотографируют, запоминают, каков был человек. Тебя вчера запомнили, Саша. Может, уже и цену тебе определили. Может, уже и не очень даже высокую. А? — Александр Александрович говорил, пригвождая словами, отчетливо вылепляя их, чтобы врезались в память племянника, но Саша почти не слышал дядю, захлестнутый мутью, той, которая, как через запруду, рванулась на него. И страшило, что сейчас он увидит Светлану и этого Володечку. Рядом. Тесно прижавшихся. Стыд жег, что это все увидит и дядя.

— Ладно, иди! — жестко сказал Александр Александрович. — Ты спишь вроде. Дома потолкуем, поглядим вместе на снимочки.

Саша покорно побрел к двери. Он обрадовался, что не прямо сейчас глянет на эти снимки, заглянет в эту вчерашнюю муть.

— Тебя не виню, не казнись, — в спину ему сказал Александр Александрович. — Но вот Светлана… Ей бы знать пора! Кстати, где она может сейчас быть?

— Богу поехала поклониться, — не оборачиваясь, сказал Саша. — Повезла иностранцев в Успенский собор. — Он осторожно потянул на себя дверь, чтобы не спугнуть колокольчик, показавшийся ему старой птицей, древним попугаем, задремавшим на нашесте. Попугай все же приподнял голову, приоткрыл сонный глаз, но голоса не подал, смолчал.

А улица ударила Саше в лицо гулом, звоном. Улица обдала его зноем. Но Саше было холодно, он зябко свел плечи.

13

Сколько раз бывал он тут. Не счесть. Вот так вот, через Спасские ворота, входил, как и сейчас, присмиряя шаг, наполняясь торжественностью. Еще тогда