Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— Нет.

— Пойдем, напою тебя кофием. Может, рюмочку? Ничего не скажешь, пил ты вчера самозабвенно. — Она взяла его за руку и повела. Они долго шли, через весь холл. Ей нравилось вести его за руку, как маленького мальчика, ей это явно нравилось. Она шла и улыбалась, чуть-чуть повеселев: Саша видел, скосив глаза, что в краешек ее глаза вернулся блеск.

Подошли к буфетной стойке, возле которой застыли с крошечными чашечками в руках две древние, сохлые женщины с громадными зубами. Эти зубы они выставили навстречу Светлане и защелкали ими, что-то выкрикивая, явно что-то одобрительное.

— Про что они? — спросил Саша.

— Ты им нравишься, — сказала Светлана. — Молодой, спортивный, мужественный. Я выросла в их глазах. Нам два кофе, — сказала она буфетчице. — Два двойных. И что еще там у тебя, Галиночка? Молодой человек вчера крепко выпил.

— Коньячок могу, но только тоже в кофейных чашечках, — сказала буфетчица, полная и такая кровь с молоком, что на нее радостно было смотреть. — Налить?

— Я за рулем, — сказал Саша.

— Умница, — похвалила буфетчица.

— Нет, все же налить, — сказал Саша. — Может, пройдет, когда выпью.

— Пройдет, пройдет, — покивала Светлана. — Ну, спрашивай. Ты ведь за этим прикатил? Как же так?! Ай-яй-яй! Куда подевалась?! С кем?! Это измена, да?! Спрашивай, спрашивай!

— Ты уже спросила за меня.

— Тогда ты за меня ответь.

— Не отвечается.

— Что ж, давай помогу. — Светлана приняла от буфетчицы поднос с чашечками, сказала, скосив глаза: — Пошли в уголок, миллионерши подслушивают. Вернее, подглядывают. Еще бы, интересно им, как эти советские бабы обходятся со своими молодыми любовниками. На, держи коньяк, и выпьем для ясности.

Теперь они стояли в самом дальнем углу холла, и Саша машинально положил руку на висевший у него на шее аппарат, такая вдруг открылась заманчивая панорама — ведь весь шарик земной тут собрался, в этом мраморном зале, просеченном лучами, как на старых итальянских полотнах. И как же тут все были озабочены своей значительностью, горды были, что отмахали многие тысячи километров, чтобы очутиться в этой загадочной дали. А в этой загадочной дали, прислонившись плечом к холодному мрамору, стоял он, Саша Трофимов, готовясь хлебнуть из кофейной чашечки коньяку, чтобы обрести ясность. В чем — ясность?

В той мути, в которой пребывал он сейчас, ясность не просматривалась. Саша отдернул руку от аппарата — муть та прихлынула к глазам. И он, чтобы полегче ему стало, чтобы глаза от Светланы спрятать, запрокинул голову и стал пить коньяк. Он пил долго, он тянул с этим, побаиваясь опустить глаза, из которых — он теперь не был в них уверен — могли выкатиться слезы. Хуже бы ничего и придумать нельзя. И он пил, пил, тянул с этим, запрокинув голову. И не слышал коньяка в себе, его ожога, вслушиваясь лишь в ток той обиды, которая опять подобралась к глазам. Он ждал, когда разожмется у горла, отхлынет от глаз. А Светлана заговорила тем временем:

— Вот ты спросил, про что эти старухи говорят, хотя мог бы, и сам понять, учил же ты в школе английский. Не понял. Отдельные слова ты, может, и понимаешь, а фразы тебе не даются. Так и в жизни, Саша, так и в жизни. Ты в ней еще ученичок совсем.

О чем она? Не вздумала ли ему лекцию прочесть? И даже голос у нее какой-то лекторский, текучий. Надо поглядеть на нее. Лицо у нее сделано, голос и прикинуться может, ну а глаза? Саша почувствовал, как коньяк начинает помогать ему, как слизывает горячим язычком обиду, почувствовал, что успокаивается. Теперь можно и взглянуть на Светлану, прямо и близко, в упор. Он так и сделал: поглядел, смело прищурившись. Что ж, она даже распахнула ресницы сколько могла — на, смотри. Она верила в свою правоту, в свое знание жизни, той самой, в которой чего только не бывает.

— Пожуй, заешь коньяк, — сказала она и протянула ему тарелку с бутербродами, не смаргивая, не отводя глаз. — Смотри и жуй. Прожигай меня взглядом, испепеляй, но и поешь все-таки. Подсушила тебя ночка. А ведь и я могу спросить у тебя, миленький, что там у вас было с моей подружкой Ксюшей. Не спрошу, не бойся. Жизнь тому и учит, чтобы друг дружке лишних вопросов не задавать. А ты пока спрашивай, взыскивай, разглядывай. Учись пока.

Он разглядывал. Да, она смело держалась, смел и даже насмешлив был ее голос. Но ему показалось, что глаза у нее все же обеспокоены, что не случайно похаживают они от уголка к уголку под ресницами, что им хмуро сейчас. Ему показалось, что она говорит ему не совсем то, что думает.

— Все, сеанс окончен? — спросила Светлана, отодвигаясь от него, как отодвигаются от яркой лампы, чтобы дать отдых лицу.

— Окончен. — Он тоже устал и тоже отодвинулся, взял с тарелки бутерброд с колбасой, его любимой, твердой, припахивающей дымком, и начал жевать. И как только он начал жевать, две зубастые старухи, неотрывно глядевшие на них, как по команде, отвернулись, поставили на столик свои чашечки и зашагали прочь, скрипя то ли подметками, то ли суставами. Старухам стало неинтересно, как только он зажевал. Ничего между этими русскими не произошло, искра не вспыхнула. А как похоже было, что что-то случится, что-то взорвется.

— Сашенька! — вдруг позвала его добро Светлана. — Ты прости меня, прости.

Вот когда надо было смотреть на нее!

— Пойми, ты свалился как снег на голову. Кто-то же был у меня до тебя — ты это можешь понять? Сразу все не обрубишь… Пойми, я должна была… И с ним — все, все! Теперь уже окончательно — все!

Нет, сейчас Светлана не притворялась, не пряталась за свой грим. Ей было тоскливо, больно ей было. Саша пожалел ее. Всё забылось, и пришла жалость.

И вот когда опять надо было смотреть на Светлану!

Она эту жалость почувствовала и оскорбилась. У нее злыми стали глаза, злыми стали губы.

— Погоди, и ты запутаешься! — Злым стал у нее и голос. — Погоди, погоди, и ты будешь, как твой великолепный дядюшка, петлять и изворачиваться!

Так вот она еще какой бывает!

— Хватит меня рассматривать! Что ты все таращишься?! О, господи, подбросили мне младенца! Ну, да, да, да, шлепнулся, расшиб коленки! Надо же, и слезы в глазах! Вот так Трофимов-второй! Вот так наследничек! Знаешь хоть, кому ты наследуешь?!

— Кому?

— Сашенька, ты ведь неглупый парень.

— Ты о чем?

— Ладно, забудем. — Светлана опять поменялась, как опомнилась. — Саша,