Разговоры в рабочее время - Нелли Воскобойник

о том, как младшая дочь моего деда Исаака влюбилась в русского механика и сбежала из дома. Он проклял ее и оплакал, как покойницу. А оказывается, она потом приезжала с сыном и он виделся с ней! Боже, я вся дрожу! Так ведь вы, Семочка, мой двоюродный брат! Девочки, это ваш дядя! И простите меня, вам это, возможно, неприятно слышать, но по нашим законам вы еврей…

– Мою маму звали Нина Исидоровна, – ошарашенно сказал Семен Георгиевич. – Она давно умерла, и я был в мире совершенно один. Какое счастье, что я вас встретил…

И у Семена началась третья жизнь.

Уезжая, он ни на что не надеялся и ни о чем не мечтал. Америка была для него не более чем названием большого треугольника на географической карте. К Американским Штатам он не питал тех чувств, какими были охвачены все пассажиры этого парохода – от спящих вповалку на самой нижней общей палубе до обитателей удобных поместительных кают первого класса.

Теперь мадам Коган и племянницы, а потом и все их знакомые на корабле рассказывали ему взахлеб о стране бесконечных возможностей, свободы и процветания. Где любой – протестант, католик, православный или еврей – может своим трудом, усердием, неутомимостью и честностью заработать благосостояние и уважение для себя и своей семьи. И Семен Георгиевич этому поверил. Завидев на горизонте заветный берег, а потом и символ его – статую Свободы, он, как и все остальные, рукоплескал и едва не прыгал от счастья.

Айзек Коган встречал их на выходе из таможни. Невысокий моложавый человек с улыбчивым лицом и крепким рукопожатием. Он до слез растрогался встречей с женой и дочерями, но и неожиданно обретенный кузен был принят очень ласково.

В дорогом отеле их ждали три номера, с тем чтобы перед отъездом домой в Чикаго показать приехавшим чудеса Манхэттена. Что Айзек и проделал, гордясь Нью-Йорком, как будто сам его спроектировал и построил на собственные деньги. Они неделю гуляли по музеям и паркам, любовались только что выстроенным, сверкающим розовым мрамором домом Моргана на Уолл-стрит, дивились многоэтажным зданиям-конторам, в которых, по слухам, было прекрасное отопление, множество бесперебойно работающих лифтов, надежное электрическое освещение и пневматическая почта. Заходили и в модные конфекционы Бродвея, покупали жилеты для мужчин и платья для дам, но более всего Семена Георгиевича интересовали витрины многочисленных часовых магазинов. Сами витрины были невиданно прекрасны – огромные стекла, яркие объявления скидок, а вот выбор часов оказался неожиданно скудным: ни одного Вашерона или Фердинанда Бертольда, да и Патек Филипп попался лишь один раз и самый неказистый. Вечером в пятницу пошли в синагогу, и там Семен впервые увидел множество евреев в праздничных одеждах и радужном настроении, благословляющих наступающую субботу.

В воскресенье они выехали поездом в Чикаго. Первое время Сема жил в доме двоюродной сестры, а потом снял квартирку неподалеку, так что частенько обедал у родственников и там же бывал пятничными вечерами и на праздниках. За первый же год он освоился со всеми названиями праздников и ни за что не спутал бы суккот с шавуот. Вообще жизнь эта была как бы сшита по нему. Он познакомился с несколькими русскими и еврейскими семьями. Освоившись неожиданно легко с английским, он вложил свои деньги в часовой магазин, где и работал по десять часов в день, став партнером хозяина и взяв на себя часть работы приказчика, все бухгалтерские дела и выбор новых товаров.

Тоска по Зосе все еще томила его. Летом, когда окна были открыты, он просыпался ночами от гудков паровозов и лежал до утра без сна, пытаясь понять, как она пришла в его жизнь и как из нее исчезла. Иногда он думал, что она, слабая и беспомощная, доверилась ему, а он не сумел защитить ее. Мог бы поехать в Варшаву вместе с ней, и тогда никакая беда с ней бы не случилась. А иногда ему казалось, что она покинула его по своему желанию. Он надоел ей своей невзрачностью и мелкой суетой, и она уехала в Варшаву к любовнику гусару…

Утром он шел в свой магазин, и мысли о потерянной жене рассеивались под напором повседневных обязанностей, трудных писем на английском, телефонных разговоров с поставщиками и привычной настойчивой любезности с покупателями.

Через полтора года Сема посватался к Мине – милой вдове с сынишкой, подруге его кузины. Они легко договорились, что дети будут воспитываться в еврейском законе. Часовой магазин процветал, отлично работал и филиал в Детройте, так что Сема купил для своей семьи удобную квартиру на третьем этаже и тщательно штудировал биржевые ведомости, чтобы доходы с его акций позволили дать достойное образование и старшему сыну, и тем, которые еще только должны были появиться.

Тысяча девятьсот сорок пятый год был для Семена Георгиевича на диво удачным. Когда девять лет назад он вложил почти все свои деньги в стоящий на пороге банкротства часовой завод «Хэмильтон» в Пенсильвании, над ним потешались все знакомые. Айзек Коган, муж его кузины, говорил, что лучше бы Семен подарил эти деньги ему, а Мина, жена Семена, повторяла, что, если они разорятся, голод им не угрожает, она сможет заработать на хлеб шитьем. Но завод выжил и, когда поставки европейских часов из-за войны резко сократились, пошел в гору. С начала войны промышленность непрерывно набирала обороты. Сотни тысяч военных машин, танков и кораблей оснащались часами. А ведь завод освоил еще и производство взрывателей по собственным патентам. Были построены новые цеха, куплено первоклассное оборудование.

Еще в прошлом году Семен продал часть акций и организовал инвестиционный фонд, которым очень успешно управлял его старший сын, младший после демобилизации изучал в Йельском университете общественные науки. Хотя Семен все еще входил в советы директоров нескольких компаний и фондов, у него появилось свободное время, и он пристрастился к одиноким прогулкам. В одной из таких прогулок он набрел на маленькую бедную православную церковь, познакомился с батюшкой и начал потихоньку помогать храму деньгами. «В память незабвенного родителя, да упокоится душа его на Небесах», – объяснил он удивленному священнику. Вот этот самый отец Никодим и познакомил Семена с интереснейшим человеком. Нового знакомого звали Петром Перфильевичем, был он лет на десять старше Семена, но и выправка, и память все еще были у него отменными. Обычно Семен приглашал его в греческий ресторанчик, где кормили превосходно. За сытным обедом с бутылкой красного вина рассказывал Петр Перфильевич свои удивительные истории. В добрые старые времена занимал он должность заместителя полицмейстера города Варшава. Когда немцы