Разговоры в рабочее время - Нелли Воскобойник

останется хозяйкой всему. «Убью мерзавку! Изобью до полусмерти!» Семен несся домой, а в голове у него все крутился и гудел рой этих и не мыслей даже, а черт знает чего. Но, переступив порог и увидев веселую Зосю, помешивающую что-то в маленькой кастрюльке на плите, он совершенно обмяк и молча бросил на кухонный стол письмо. Следующие два часа описанию не подвластны. Зося рыдала, клялась и умоляла, и снова рыдала. Она ни в чем не виновата, но просит ее простить. Вот как подлая тетка отплатила за ее заботу… Даже в страшном сне… Она все отработает… Никогда ее дорогой муж не найдет более любящей и верной… Они преодолеют вместе… Совершенно неожиданно все завершилось страстными объятиями, впрочем, с плиты кастрюльку Зосенька все-таки успела снять до того. Когда пришли в себя, решили так: завтра с утра Семен отвезет шестьсот наличными Мозеру и умолит его об отсрочке выплаты остатка на неделю, а в воскресенье они пригласят на чай состоятельного друга отца – под предлогом знакомства с молодой женой, а потом проведут в магазин показать новые часы и попросят о ссуде.

Все получилось так, как задумали. И тут Зосино очарование подействовало на пожилого мужчину безотказно. Правда в память дорогого друга Георгия ссуда была выдана на два года аж под двадцать процентов годовых, но это казалось в настоящий момент сущим пустяком, а впрочем, таковым и оказалось. Изменить что-нибудь уже было невозможно, так что Семен и Зося ринулись вперед навстречу своей судьбе. Зося заказала изящный прилавок с витринкой для дамских часиков, прикупила в кредит небольшой круглый столик, слегка потертый, и пять легких кресел. И столик, и кресла сама привела в нарядный вид, подлакировала столешницу и обила кресла веселеньким модным кретоном. Так что через пару дней задняя комнатка часовой лавки выглядела маленьким элегантным салоном. После полудня у столика всегда сидели три-четыре дамы, поглядывали на картинки в модных журналах, из крошечных чашечек пили кофе, который расторопная горничная мигом приносила на прелестном подносике из кондитерской напротив. Зося стала их советчицей, приятельницей, наставницей и почти подругой. С ней можно было поговорить обо всем, посоветоваться и посмеяться. Они охотно покупали часики, которые были очень похожи на те, что красовались в парижских журналах. За полгода Семен Георгиевич с Зосей выплатили долг. Они отметили свой успех шампанским и особенно пылкой супружеской близостью.

Ах, как же перевернули всю их жизнь тот злосчастный грабеж и потеря всего товара. Зося впала в апатию, у нее начались недомогания, ей и на улицу-то лишний раз выходить не хотелось. А о восстановлении магазина она и слышать не могла, по крайней мере до получения страховой премии. Наконец через три месяца следствие было завершено и страховая сумма полностью выплачена. А на следующий день Зося в слезах прибежала к мужу и показала ему телеграмму из Варшавы. Зосина мать была при смерти. Он сам купил жене билет в мягкий вагон, на перроне расцеловал любимое личико, осушая губами слезы, и внес чемоданы в купе. Она обещала писать каждый день…

Прошло две недели, а Семен не получил ни одного письма. Он не находил себе места. Не у кого было справиться о Зосе. У нее не было родных. Подруги ничего не знали, а адрес матери он, глупец, так и не удосужился записать вовремя. Возможно, она заразилась от больной и теперь умирает… или ее убил на темной варшавской улице грабитель… или соблазнил красавец-шляхтич с подкрученными усами… Он не знал, какого несчастья боится больше. В надежде найти старый конверт с варшавским адресом Семен стал рыться в вещах жены.

Нашел! В ее объемистом сундучке для рукоделья лежал аккуратно упакованный пакет с его именем. Он схватил ножницы, вскрыл пакет и обнаружил там часы – золотые, с ушками для ремешка, и женские, с бахромой из цепочек для ношения в качестве медальонов, луковицы с крышкой, украшенной тонкой резьбой, и брегеты со звоном – короче, все самое ценное, что было украдено в тот ужасный день ограбления. Семен почувствовал, что у него темнеет в глазах, он опустился на пол и потерял сознание. Забытье, однако, не продолжается вечно. Он пришел в себя, ничего не понимая, дрожащей рукой поворошил часы и обнаружил под ними письмо, писанное рукой Зоси. Она писала: «Мой дорогой, любимый, бесценный! Продай лавку, возьми с собой все, что у нас есть, и немедленно уезжай! Уезжай из этой страны насовсем. Я знаю, чувствую, что скоро случится ужасное. Верь мне, любимый! Я никогда не могла бы предать тебя. Любящая тебя вечно и вечно обреченная тосковать по тебе Зося».

Дальше Семен жил как автомат. Вернее, как точные швейцарские часы, заведенные умелой женской ручкой. Он безошибочно проделал все формальности, связанные с продажей товара и лавки, удачно перевел деньги в надежные бумаги, получил документы, позволяющие выехать за границу, выправил билет по железной дороге до Одессы и далее пароходом до Нью-Йорка, послал за извозчиком, велел уложить в пролетку все чемоданы и баулы и уехал из дома, где родился, навстречу неизвестной судьбе, не питая к ней ни любопытства, ни страха. На борт парохода «Князь Потемкин» он взошел четырнадцатого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года.

Арифметика счастья понятна каждому глупцу. А как понять тригонометрию горя? Семен прогуливался по палубе первого класса, присаживался в шезлонг, обедал в салоне за столом, возглавляемым капитаном, разглядывал вечерами черное небо, в котором от изобилия звезд, казалось, не хватало места для черноты, и все думал, думал о том, что с ним произошло. Бездонное одиночество отделяло его от веселой жизни других пассажиров первого класса. И все же через несколько дней плаванья Семен сошелся с небольшой еврейской семьей, переселяющейся в Американские Штаты из Екатеринослава. На теплоходе плыли мать и две дочери. Отец семейства, господин Коган, перебрался в Чикаго несколько лет назад, и бизнес его процветал на удивление успешно. Все три дамы были хотя и еврейского вероисповедания, но образованны, приветливы и разговорчивы. Младшая дочь очаровательно картавила, а сестра ее и мать говорили на чистом русском языке. С ними Семен сошелся быстро и коротко. Он так давно молчал, что теперь ему хотелось говорить обо всем. Дамы слушали сочувственно. И сами охотно и легко рассказывали о себе и своих близких. Однажды Семен припомнил, что в детстве бывал в Екатеринославе и даже, кажется, имеет там родственника Моисеева племени. Его рассказ имел необыкновенный успех.

– Так ваша мать Нехама Цукер? – воскликнула мадам Коган. – Не может быть! Я сотню раз слышала историю