В деревне - Иван Потрч

Теперь уж Топлечке приходилось отвечать, и она ответила:

— Пусть твой дядя хоть на голову встанет, мне что за дело. — И, проглотив кусок, отрубила: — Мы здесь живем, как знаем и умеем, а они там, как знают и умеют. У меня нужды нет в подсказках Рудла, да и сестры тоже.

Это означало, что Хане со своим дядей надо прикусить язычок. Однако та молчать не пожелала и, засмеявшись, сообщила, что именно думает дядя:

— Ну да, дядя говорит, что вступит только ради того, чтоб избавиться от забот по хозяйству. Почему другим их на себя не принять? Разве не так?

И она засмеялась громко и весело, хотела, чтобы вся эта затея с задругами нам тоже показалась забавной. Однако ее слова, ее смех не вызвали отклика ни у кого из сидевших за столом.

— А тетенька говорит, — опять начала Хана, — будто на Топлековине все созрело для задруги. Так-то.

Зефа не отвечала, мы знали, что созревает на Топлековине.

Мы кончали с первым блюдом — Топлечка встала и вышла в кухню. Вернулась она с сушеными фруктами, и горшок с ними держала перед животом, как бы его прикрывая. До сих пор она так не делала. «Созревает, созревает…» — стучало у меня в мозгу, когда взгляд попадал на живот Топлечки. И я осознавал, что с радостью бы утопил Хану в ложке воды — так она стала мне ненавистна; завела она этот разговор за столом, и теперь фрукты мы жевали, точно стружки. А Хана разошлась пуще, ей хотелось высказать все, что вертелось на кончике языка.

— А знаете, — не снижая голоса, заверещала она, — у Веловлешковой Древенщицы тоже ребенок родился. Господи, подумать только, такая баба старая! Чего ж она раньше-то не спохватилась.

Древенщицу мы знали — знали, как знал и весь приход, сколько она с мужем обегала докторов. В конце концов женщину отправили на какой-то курорт, а теперь весь приход скалил зубы: дескать, по новым временам и курорт помогает там, где от мужа толку нету. Люди всячески потешались — но у нас этой темы не касались, и Хане бы не следовало. Но она-то знала, что она мелет. И когда опять завела: «А Древенщица…» — Зефа встала и, опустив платок на глаза, точно пряча лицо, оттолкнула стул и вышла из горницы.

— Господи, Хана, ну что ты за человек? — вмешалась Туника.

— А что такое? Что я сказала такого? В чем дело? И что вы за люди?

И, вздохнув с притворным сочувствием, оглянулась на хлопнувшую дверь, потом посмотрела на нас, я не поднимал на нее глаза.

— Хватит! — ответила Туника и, опять стегнув ее взглядом, принялась за еду.

Мне хотелось выйти из-за стола, я предчувствовал, что наступит и мой черед, однако не мог двинуться с места, не находилось во мне сил видеть Топлечку, которая уже вышла из дому. Но прежде чем я успел до конца все обдумать, Хана заговорила на сей раз о нашем, Хедловом хозяйстве, о земле — она принималась за меня.

Разыскав в горшке грушу с черенком, она аккуратно объела ее, откинулась на спинку стула и принялась раскачиваться на задних ножках, вращая черенок груши между пальцами и глядя через стол — как раз на меня.

— А ваши, Южек, — она говорила покачиваясь, говорила спокойно, точно ровным счетом ничего не произошло, — а ваши, Южек, — (Опять этот Южек, никогда до сих пор она так часто не называла меня по имени!), — наверное, будут первыми там, — (это означало в задруге), — вас заставлять не придется!

Я мельком глянул на нее и коротко ответил:

— Конечно!

— Разве не Штрафела обещал, что вы будете там первыми?

Тут я не мог удержаться.

— Ясное дело, Штрафела!

— Вовсе не ясное. Он еще председателем будет. Сам увидишь, миленький мой Южек!

Кровь хлынула мне в голову, я вспыхнул и из-за этих ее басен и из-за «миленького Южека». Туника, я успел заметить краем глаза, исподлобья смотрела на сестру, но ей и дела до этого было мало, а я на сей раз ничего не ответил.

Хана продолжала покачиваться на стуле.

— Ей-богу, мне говорили, будто председателем поставят Штрафелу. А разве у вас ничего об этом не слыхать?

Мы ничего такого не слышали, но, даже если б и слышали, отвечать на эту чушь я не собирался. Однако у Ханы было что-то на уме.

— Тебе ведь, Южек, так ли эдак ли — все одно в отношении землицы-то?

Тут я невольно посмотрел на нее, словно пытаясь прочитать ее мысли, но она и сама ими поделилась.

— У вас ведь все Марица возьмет, а ты и без того уже сам себе голова.

Я опять посмотрел на нее, да и Туника кинула взгляд.

— Голова, миленький Южек, голова! Говорят — неужто правда? — будто ты Плоевых обхаживаешь. Да, Южек, все всем про всех известно в нашем приходе. Что ты на меня смотришь?

Я только рот разинул, как это у нее все гладко выходит, так бы пронзил ее взглядом насквозь, если б мог.

— Хана! Да ты что? — удивился я.

— А что, разве не хороши? Плоевки-то? Такие шикарные девочки…

Меня так и подбросило. Мы не сводили взгляда друг с друга. И тут она улыбнулась.

— А ты бы спутался, если б у тебя не запуталось?

Она захохотала и опять стала раскачиваться. Я пожелал про себя ей перевернуться со стула, но она была ловкая. И все смеялась.

Я озирался по сторонам, ища шляпу, и как назло нигде ее не находил: так я и выскочил из горницы с непокрытой головой, как только сестры заспорили между собой.

— Хана! Господи, что ты творишь! — воскликнула Туника. Она встала, собираясь выйти из-за стола.

— Брось ты этого своего господа! Как будто он виноват в том, что