Белград - Надя Алексеева

было что-то знакомое. Но какой же заношенный на нем костюм! Бунин похлопал по карманам, решив подать зазывале несколько рупий и выпроводить с богом.

– Нет, маркиз Букишон, не трудитесь, – зазывала отбросил трость, уселся перед ним, скрестив по-турецки босые ноги, снял шлем, поправил седую прядь, упавшую на лоб, и закрепил на носу пенсне. – Тут вам за деньги сыщут любой фрукт, девицу и даже яд кобры, только не порядочного портного.

* * *

Запах горелого лука вырвал Аню из прошлого. Распахнув духовку, отшатнулась от дыма и чада. Мясо, говяжья вырезка, обуглилось острым краем и курилось, как подпаленный по весне сухостой на пригорке. Прогоревшим хворостом торчали вокруг полукольца лука. Аня открыла все окна, ощутив, что и снаружи тянет дымком. Размахивала и крутила кухонной тряпкой, выгоняла чад.

Почти десять, Руслан давно должен быть дома. Выглянула на улицу; там было тихо, ни души.

Обрезала обугленный край мяса, сбросила в мусор. Споткнулась на ходу о пакет из «Пятерочки» с носками. Скатанные разноцветные кругляши раскатились в стороны. Мешок был меньше, чем тот, первый, московский. Досадное недоразумение, ставшее приятным воспоминанием.

Тогда они только съехались. Квартира-студия, крохотная, для жизни по разным графикам вовсе не подходила. Чтобы собраться на раннюю встречу и не будить его, приходилось запираться в ванной со всем скарбом. Руслан удачно выгородил зоны под «кухню», «спальню», устроил вместо стола барную стойку, которую сам недолюбливал, поэтому и в их общей квартире, и в этой, сербской, появились столы-великаны.

Аня тогда еще в офисе работала. Возвращаясь домой, суетилась по хозяйству. Убираться особенно было и негде – метров тридцать вся квартира. Пройдясь влажной тряпкой по углам, у мусорного ведра Аня заметила тот мешок. Слегка завязанный, не затянутый. Открыла посмотреть – боялась, как бы Руслан не выкинул ее черновики или нужную в доме утварь.

В мешке были носки: клубочками, парами. Светлые, коротенькие по моде, и черные, которые Руслан носил на работу, под брюки. Он отмечал как весомый промах, когда в очередном телешоу у развалившегося в кресле политика или актера просвечивала кожа между краем носка и брючиной. Были и пестрые носки с рисунками – какие-то огурцы, велосипеды, олени, Симпсоны. Роднило пары лишь то, что носки были рваные, протертые.

Аня, недолго думая, уселась за штопку. Ей даже понравилось – растягиваешь носок на пятерне, как на пяльцах, водишь иголкой туда и сюда, края ткани постепенно стягиваются пухлыми шовчиками. Закончив со штопкой, Аня решила все пары простирнуть, просушить, сложить Руслану в ящик с бельем. И ничего не говорить. Пусть носит, да и всё. У нее было время сделать ему приятное – вот и сделала.

Пока носки крутились в машинке с остальными пестрыми шмотками, Руслан пришел с работы, и вечер был хороший, хотя они просто сидели за барной стойкой, ковыряя глазунью из одной тарелки.

Две недели спустя она обнаружила у мусорного ведра бумажный комок. Наверное, Руслан второпях выбросил свои почеркушки. Шлепнувшись поверх мусора, ком развернулся, из него выпала пара коротких белых носков, порвавшихся ровно по месту ее штопки. В ящике с носками остальных «штопаных» не было. Руслан потом рассказал, как умилялся на эти шовчики, но надел каждую пару ровно один раз – снова расползлись. Вот и выбрасывал завернутыми в бумагу, чтобы Аня не расстроилась. «Представляю, сколько ты их зашивала, – Руслан помолчал, думая, говорить или нет. – Но, если честно, тот мешок был на выброс».

В замке завозился ключ. Аня скорее собрала носки обратно в мятый пакет, сунула в мрачный кухонный шкаф. С глупой надеждой, что там они и исчезнут. Руслан пришел уставший, голодный. Даже мясо, не только подгоревшее, но и пересушенное, жевал с аппетитом. Аня налила им обоим вина.

– Они его не умеют выдерживать, – она всё принюхивалась к своей кружке. – Перебродило – и разливают.

– Чего мы отмечаем?

– Ну, я сегодня созвонилась с Кариной, она со своими тональниками опять…

– А, да, слушай, пока не забыл, – по тому, как Руслан перебил ее, поняла: по дороге домой он что-то надумал. – Сколько кофемашина стоила?

Аня сказала. Руслан, клацая в калькуляторе телефона, что-то плюсовал. Под лампочкой обозначились его красноватые веки и мешки под глазами. Он почесывал щетину, ерошил жесткие рыжие волосы. Добавил утюг, продукты, вино. Нахмурился. Сообщил, что она и впрямь его карточку опустошила.

– Я тут подумал… Пока не увольняйся лучше. У нас перевод завис, зарплата будет только в конце января, скорее всего. Потерпишь?

Аня протирала кофемашину: ее черные матовые бока притягивали любую пылинку. Рука с тряпкой замерла.

– Ехал, прикидывал… Там, конечно, у тебя не деньги, но месяц перекантуемся.

– Я уже Карине сказала. Ты же сам меня просил уволиться.

– Ну, объясни ситуацию. Карина твоя еще и рада будет, к Новому году в Москве такая горячка, любой бизнес прет. Не то что здесь.

Аня посмотрела вопросительно.

– Я уже с работы вышел, помню, что обещал пораньше, но вернулся с финансистами созвониться. Может, помнишь, мелкий такой парень, ты в офис к нам приходила, всё уводил меня. В Чикаго улетел, все дела встали на два дня, пока джетлаги у него, а теперь вот перевод сделал, но деньги зависли между банками…

Руслан залпом допил вино из кружки – «И правда, кислятина», – ушел в ванную. По его поникшим плечам Аня поняла: есть еще что-то, о чем он не рассказал.

5

Русский дом

Старая церковь близ улицы Кралицы Натальи была точно в яме. Прохожие промахивали по тротуару, как птицы, на уровне куполов. Туристы вытягивали шеи, высматривая вход в храм, и снова по-черепашьи втягивались в шарфы. Движение по узкой и, надо полагать, старинной улочке было шустрым, а туристы мешали, пятились с тротуара на проезжую часть.

Аня свернула к Русскому дому, на ходу соображая, как начать разговор. Просить она не умела. «Недотепа ты, вся в отца», – упрекала ее мать.

Желтый фасад с колоннами отступал от дороги, как корешок книги, задвинутой глубже на полке. На крыльце курили два парня в красноверхих кубанках; Аня уже открыла рот заговорить с ним по-русски, но знакомые «пола́ко» и «до́бро» ее остановили. Она молча поднялась на крыльцо.

Пропищала рамка металлоискателя – уродливая среди лепнины, зимних пейзажей по стенам, толстых ковров, покрывавших дубовый добротный паркет. Справа за стеклянной стеной сидела крашеная блондинка за сорок: губы так густо намазаны бордовой помадой, словно она с наслажденьем, по-детски, пила вишневый сироп и забыла утереться. Отточенным взмахом бровей она подозвала Аню, собиравшуюся уже сделать вид, что фотографирует