Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

— Еще минуточку. Сейчас разбирается ваша просьба.

— Как, по-вашему, решится дело?

— Не могу сказать.

Свинхувуд достал часы. Шел двенадцатый час. В эти последние минуты уходящего года на весы истории была брошена судьба Финляндии — решался вопрос о ее самостоятельности.

Приемная опустела и, казалось, стала сумрачнее. Из окон в комнату вливалась густая тьма. На улице один за другим гасли огни. В коридорах стало тихо.

Свинхувуд встал, подошел к окну и долго всматривался в темноту. Где-то за Невой мерцали далекие огоньки. Время от времени он нетерпеливо поглядывал на часы.

Вдруг он представил себе, как вытянутся лица у русских комиссаров, когда они узнают, что представители Финляндии уже в Смольном и пришло время выполнить обещания. «Ну, что ж, дал слово — держи», — усмехнулся он про себя.

Правда, речь Сталина в Хельсинки была обнадеживающей, но ведь всегда можно найти тысячи отговорок...

Пухлое лицо Свинхувуда скривилось в усмешке:

— Ничего. Если откажут — опять же нам карты в руки. Тогда мы скажем всему миру: «Смотрите, как эти «рюсся» выполняют свои обещания».

Он никогда не называл русских иначе как оскорбительно «рюсся».

Энкель одобрительно кивнул головой. Они втайне злорадствовали над тем, в какое затруднительное положение поставили большевистское правительство Петрограда! Нет, не так-то просто великим державам отказаться от подвластных им территорий.

А если большевики все-таки сдержат свое слово? Ну, что ж, тем лучше. Это развяжет нам руки. Можно войти в сделку с германским кайзером. А когда из Финляндии уйдут русские, можно будет взяться и за своих красных и покончить с этой заразой. Германия, конечно, поможет. Лишь бы Маннергейм начал дело по-настоящему.

Илман уже в который раз принимался рассматривать красочный плакат на стене. На плакате был изображен земной шар, крест-накрест, словно обручами, перехваченный железными цепями. А рядом рабочий заносит тяжелый молот, бьет с размаху так, что цепи рвутся и разлетаются на куски.

Илман повернулся к Энкелю, собираясь что-то съязвить по поводу плаката, но дверь отворилась, и в сопровождении секретаря в приемную вошел невысокий коренастый мужчина. Его прищуренные глаза смотрели с любопытством. Финны поднялись ему навстречу. Они узнали Ленина.

Ленин быстро подошел к ним и поздоровался с каждым за руку.

— Ну вот, пожалуйста, — спокойно сказал Ленин, протягивая резолюцию.

Свинхувуд схватил со подобно ястребу и стал читать.

«...Совет Народных Комиссаров в полном согласия с принципами права наций на самоопределение постановляет:

а) войти в Центральный Исполнительный Комитет с предложением признать государственную независимость Финляндской республики...»

Дальше говорилось об образовании особой комиссии по подготовке вытекающих из этого акта практических мероприятий.

Финны были поражены: невероятно! Полное право народа Финляндии самому решать свои дела!

— Ну, как, господа? — спросил Ленин. — Довольны ли вы теперь?

Свинхувуд заверил, что они больше, чем довольны, они счастливы. Финский народ с благодарностью будет вспоминать этот час. Его спутники улыбались официально вежливо.

— Ну, тогда все хорошо. Я был бы рад, если бы вы смогли передать от меня наилучшие пожелания финскому народу.

— Спасибо, спасибо, — отвечали гости.

— Примите это признание самостоятельности, как выражение нашей искренней дружбы к финскому народу. Царизм угнетал Финляндию и причинил ей много зла. Мы хотим исправить это и построить наши отношения на совершенно иной основе. Пусть это решение будет исходным пунктом для новых отношений между народами Финляндии и России.

Ленин снова посмотрел на гостей, как бы изучая их. Потом он извинился, что у него нет времени побеседовать с ними. Была полночь, а заседание все еще продолжалось. Да и о чем, собственно, ему было говорить с этими господами, которые спекулировали суверенитетом своей страны. Они говорили красивые речи о финском пароде, а на самом деле готовили ему жестокий удар. И не было среди них ни одного представителя трудового народа. Ленин вернулся в зал заседаний, где народные комиссары ожидали его. Он немного постоял молча, а потом возмущенно заговорил:

— Как неприятно, что пришлось дать признание самостоятельности таким матерым буржуям. Да еще говорить любезности. Но что ж поделаешь, — Ленин пожал плечами. — Мы обещали Финляндии самостоятельность и верны своему слову. Но обстоятельства сложились так, что пришлось дать ее врагам финского и русского пародов, так как они пришли просить от имени народа Финляндии.

Пальцы Ленина быстро перебирали бумаги, он говорил обычной скороговоркой:

— Конечно, надо было бы дать ее социалистам, представителям финских рабочих. Но они медлят, не берут власть. Вот и пришлось дать самостоятельность буржуазии, хотя мы хорошо знаем, что она сразу же продаст независимость своей страны Германии...

Начался новый, 1918 год. Казалось, для финского народа наступают новые, светлые времена. Его длительная борьба за независимость увенчалась победой без единого выстрела. Он получил свободу и самостоятельность в дар от великого восточного друга — трудового народа России. Рядом с ним, в соседстве с ним суждено финскому народу идти навстречу грядущим временам...

Красная гвардия сражается. Книга вторая

ТОРППА И ПОМЕСТЬЕ

I

Год тысяча девятьсот восемнадцатый начался снежными вьюгами и сильными морозами. Уже миновало самое темное, тоскливое зимнее время с тягучими рассветами и короткими серыми днями, угасавшими, чуть забрезжив...

По озерам и рекам, скованным льдом, затейлива петляли санные пути. Природа ждала весны, а зима будто и не собиралась отступать. В последние дни она особенно расстаралась. Люди едва успевали расчистить снег и протоптать дорогу, как снова налетал вихрь и заносил все кругом.

Январским вечером, пригнувшись под ударами встречного ветра, Аукусти Карпакко шел в сторону Аура-реки. Он решил сходить в Раунистула, навестить брата Энокки и узнать, не вернулся ли отец с большой сходки торппарей.

Мело. Стены домов казались пушистыми от инея. Справа темным привидением маячил собор. Проходя мимо него, Аукусти повернулся спиной к ветру. Он посмотрел наверх, но ничего не увидел: высокая башня пряталась в снежной пелене. Снег хлопьями летел прямо в лицо, слепил глаза, набивался за воротник.

Недалеко от моста Аукусти повстречался какой-то человек. Они лишь мельком обменялись взглядами, но Карпакко узнал прохожего. Это был сын инженера Энгстрема, неожиданно пропавший куда-то в самом начале войны. Тогда поговаривали, что он тайно перебрался в Германию на офицерские курсы.

Удивленный Карпакко проводил его долгим взглядом, пока тот не свернул на улицу Хяменкату и не скрылся из виду.

«Смотри-ка, перкеле! Опять он здесь. Интересно, откуда пожаловал?»

На другой