Человек с одинаковыми зубами - Филип Киндред Дик

Он вдруг понял, что она ничего не рассказывала ему о своей работе в «Лауш Компани», она ничего не говорила об этом с самого начала. И ему даже не пришло в голову спросить. Работа теперь стала ее сферой; она взяла ее под свой контроль, и он теперь не играл в этом никакой роли. Они оба смирились с этим. Она – потому что этого она и хотела. А он… бог знает.

«Почему я с ней соглашаюсь? – спросил он себя. – Что я с этого получу?»

И вдруг он понял, что ни с чем не соглашается. Что она его вынудила. Его доброй воли тут не было никакой. Она полностью контролировала его чувства.

– Ты могла бы стать хорошим руководителем в большой компании, – сказал он.

– Я и есть руководитель. Думаешь, это невозможно, потому что я женщина? Норм Лауш так не считает.

– Хочешь сказать, что командуешь людьми? – Он не мог не счесть это забавным. Это было так самонадеянно с ее стороны, так иррационально. Как будто она грезила наяву. – Знаешь, в чем твой самый большой недостаток? Рассказать?

– Боже. Очередная твоя пятичасовая речь.

– Ты нетерпелива. Ты не умеешь ждать. Когда ты вдруг решаешь переставить все вещи в доме, тебе нужно сделать это немедленно, в ту же секунду.

– Если ждать, то это никогда не будет сделано.

И мы все для нее объекты, подумал он. Люди – это вещи, которые она передвигает и перестраивает в удобном ей порядке. Она лишает других спонтанности, потому что ей нужно, чтобы они срочно чувствовали то, что она захочет. То, что должно быть добровольным, она вырывает силой.

И она не видит разницы, подумал он. Это не злоба, а слепота. Она просто не способна отличить одного от другого. Лишь бы внешне все выглядело одинаково. Пока люди движутся, как ей нужно, она легко обходится без души и прочего мифического.

«Я должен уйти от нее», – решил он. Жуя пирог, он снова стал прикидывать, как лучше это сделать.

Сидя за столом в своем кабинете, Рансибл перечитал письмо, которое только что напечатал. Вокруг него на столе и на полу были разложены фотографии – великолепные, глянцевые. Он положил письмо и две фотографии в большой конверт из манильской бумаги, запечатал его и адресовал кафедре антропологии Чикагского университета.

Затем он вставил новый лист бумаги в пишущую машинку и начал новое письмо, на кафедру антропологии Йельского университета.

Справа от него лежала стопка фотокопий газетных статей, посвященных ему и его находкам. А рядом с ними – фотокопии страниц из разных научных книг, которые он сумел купить или взять почитать. Сами книги лежали стопкой в углу. Из каждой торчали закладки – он хотел иметь возможность беспрепятственно добираться до нужной цитаты.

Закончив письмо в Йель, он вытащил свое самое важное письмо; он написал его, но так и не отправил. Письмо было адресовано Л. С. Б. Лики.

Перечитывая письмо, он услышал стук в дверь, стук свой жены.

– Я занят, – крикнул он.

– Пришел Майкл Уортон, – сказала Джанет через дверь.

– Хорошо!

Он положил письмо Лики обратно в ящик и развернул свое вращающееся кресло. Дверь открылась, и в кабинет вошел учитель. Раньше Рансибл не видел его таким: щеки у него опухли, а шея покраснела. Глаза слезились, и на мгновение Рансибл подумал, что у него, кажется, острый приступ сенной лихорадки.

Уортон тонким голосом сказал:

– Я разговаривал с доктором Фрейтасом по телефону. О том, что они определили подделку.

Протянув руку, Рансибл взял с подоконника чашку кофе. Отпил глоток и ничего не сказал.

– Я знаю, кто это сделал, – сказал Уортон.

Рансибл поднял взгляд.

– Где мы нашли первые артефакты? – громко спросил Уортон. – Наконечники стрел? Помните? – Он почти впал в истерику, глаза блестели, а кадык дергался при каждом слове.

– Ниже по склону, – ответил Рансибл.

– На чьей земле?

– Уолтера Домброзио.

– Это он сделал. Он умеет, он знает как. Это его работа. Мы говорили о неандертальцах в Холле. Я уверен.

– Я думал об этом, – согласился Рансибл. Это пришло ему в голову примерно день назад, после телефонного разговора с Боуменом. – Я хотел кое-что у вас спросить.

Подойдя к куче книг, он взял одну и принес ее учителю. Усевшись на кожаную скамеечку для ног, он раскрыл книгу.

– Я выяснил, что с черепов делают слепки. Так называемые формы для отливки.

– Да. – Уортон уставился на него.

– Вы когда-нибудь делали что-нибудь в этом роде? А если нет, то кто мог?

– Я делал слепки, – сказал Уортон.

– У меня есть фотографии, – пояснил Рансибл. – Но я хочу отправить слепки в университеты на Востоке и, возможно, в Европу. И я собираюсь отправить все возможные доказательства в Тель-Авивский университет. Это Университет Моше Даяна. Интересно, вы знали, что он был верховным главнокомандующим израильских сил в войне против Египта, в Синайской кампании? И он один из ведущих археологов мира.

Закрыв книгу, он отнес ее обратно в угол.

– Вот и пример, – сказал он через плечо, – можно совмещать интерес к науке… да какой интерес! Глубочайшие знания. Даян – профессионал. Ученый… Преподаватель. В лучших традициях еврейской культуры. Евреи всегда высоко ценили образование.

– Вам нечего отправлять в Тель-Авивский университет, – сказал Уортон, – кроме подделки, которую Уолтер Домброзио изготовил в подвале Донки-холла. Он, Джек Вепп и Тиммонс. Я еще удивлялся, почему они меня не пускали.

– Послушайте, – ткнул он в сторону учителя пальцем, – что бы вы сделали, если бы у вас болело сердце? И вы бы пошли к врачу – по общему признанию, хорошему врачу, специалисту. И он бы сказал, что нет ни одной известной методики, которая могла бы вас спасти.

На это Уортон промолчал.

– И еще он сказал бы, что вам осталось, скажем, полгода. Чем бы вы занялись?

Уортон сделал неопределенный жест.

– А я скажу что. По крайней мере, что бы вы сделали, будь у вас хоть какой-то здравый смысл. Вы бы пошли к другому специалисту, и к третьему, и к четвертому, пока не нашли бы того, кто мог бы вас спасти. Вот что бы вы сделали.

– Ипохондрия, – отозвался Уортон.

– О нет. Не ипохондрия. Вовсе нет. Самосохранение.

– Может быть, – сказал Уортон.

– Наука священна? – спросил Рансибл. – Наука – может быть. Но не конкретный мудак, который работает в конкретном университете. Давайте-ка я