Все их деньги - Анна Теплицкая

не дрожал. – Я хочу вырваться, не хочу считать деньги и жить от зарплаты до зарплаты.

– Откуда у тебя такие хулиганские амбиции, сынок? Да и зачем тебе деньги? Советские люди – идейные люди. Вот возьми своего дядю, он всю жизнь строит БАМ, он невероятно горд своим вкладом в большое общее дело.

– Великий и наивный советский человек. А я, значит, другой и горд этим.

Его молчание сподвигло меня на философствование. Я говорил, что по логике, дети не должны быть гораздо умнее родителей или сильно отличаться от них. Говорил, что мы с ними всё время находились в одной среде, и, по идее, я должен был вырасти таким же, как они, или хотя бы с похожими жизненными установками. Говорил о том, что мне странно и обидно, что всё произошло по-другому, но как случилось, так случилось. Я уже говорил, что до тридцати лет не был особо умён.

– Это всё?

Я подумал, не нашёл, что можно добавить, и утвердительно кивнул.

– Из всего этого я понял только то, что ты считаешь себя гораздо умнее нас.

– Да нет, пап, дело даже не в том…

– Послушай меня, сын, – перебил он.

Всякий раз, когда он употреблял это слово, мне начинало казаться, что в этот момент он настолько разочарован, что отделяет меня от моего имени и превращает в нечто обезличенное.

– Какова твоя цель? Где ты хочешь работать? Кем ты хочешь стать? Ты думал об этом?

– Прости меня за глупый вопрос, но тебе-то, какая разница? Что бы я сейчас ни сказал, ты меня ни за что не поймёшь.

– Это неправда.

– Правда.

– Ладно, что тебя интересует?

– Деньги.

– А что тебе деньги? – удивился отец.

Тогда я не знал, с кем говорю. Какие-то сбивчивые мысли приходили в голову, но я особо не думал о том, что живу в моноидеологической стране. Не понимал, что здесь есть система, а это значило, что деньги, несмотря на некоторые преимущества, какие они давали, не стоили дорого. Любой секретарь обкома имел привилегий больше, чем обеспеченный человек, хотя и не имел денег.

– Я хочу пролезть на самый верх.

– А-а-а-а, так ты во власть захотел, – понял меня по-своему отец. – Так тебе с нашей еврейской фамилией наверху делать нечего, да и не пропустит никто. Но, честно тебе скажу, сынок, есть двери, которые нельзя открывать.

– Я найду способ, обещаю.

– Найдет он способ… У тебя всего один способ! Прилежно учиться и трудиться, не покладая рук, всю жизнь.

– Я не хочу учиться. Я хочу работать.

– Но красть спирт – это не работа.

Мы, кажется, пошли на второй круг, и я только и смог, что покачать головой.

– Не торопись, детства ведь не вернёшь… А теперь лучше иди в музыкальную школу. Беги, беги, сынок, – папа взглянул на настенные дедовские часы. – Опоздаешь на занятие!

Четыре раза в неделю мне следовало посещать музыкалку по классу скрипки, правда, в последнее время я умудрялся прогуливать больше половины занятий. Родители пока об этом не догадывались: я приходил домой в положенное время, а ещё раз в неделю становился в центр гостиной и скрипел якобы свои собственные этюды, перевирая какие-то заученные прошлогодние вещи, неумело соединённые между собой. Глаза мамы при этом увлажнялись, а папа стоически терпел импровизированные концерты, изредка поглядывая на всё те же дедовские часы.

Я ушёл на занятие, а на самом деле как обычно бесцельно болтался по центру города, раздумывая о том, смогу ли я стать богатым или, ещё лучше, смогу ли стать великим советским политиком?.. В этих мыслях я обычно доходил до метро Чернышевская, шуршал в кармане и покупал пирожок с повидлом. Съедал я его прямо у ларьков – их в то время стояло там штук пятнадцать. Я откусывал от пирожка хрустящий кончик и, чувствуя, как повидло горячей лавой стекает в горло, закрывал от удовольствия глаза.

Благодаря этим прогулкам в моей памяти навсегда остались звуки и запахи ленинградских улиц.

Через две недели отец подарил мне рубашку. Я тихонько плакал, утираясь белым синтетическим рукавом, плакал из-за всего на свете, но больше всего из-за навалившегося ощущения непохожести на остальных членов своей семьи.

Сейчас, конечно, я лучше понимаю своего отца. Он вёл жизнь, которая ему не нравилась, был ребёнком холодной войны, казался счастливым, однако я уверен, что в глубине души считал себя неудачником. Отчасти поэтому он всеми силами старался привить мне любовь к честному монотонному труду только потому, что на самом деле в Советском Союзе не было другого способа стать успешным. Но когда мне было всего четырнадцать, он казался мне надменным и ограниченным человеком системы.

Хорошо, что система изменилась. Теперь в ней появились криптоэнтузиасты, лудоманы, амбассадоры крипты, холдеры альтов, и нужно было во всём этом разбираться. Я задумался, насколько можно доверять Рами Зайцману в этих вопросах? Он был координатором финансового рынка моего банка, потом уволился, занялся инвестициями, и за шесть лет у нас сложились весьма доверительные отношения. В самом начале знакомства Рами сказал, что «люди, которые кому-то доверяют информацию о своих деньгах, на самом деле передают этому человеку буквально всё о себе и своей жизни». Боюсь, так и есть: если ты рассказываешь о том, сколько у тебя денег, где ты их хранишь и какие у тебя на них планы – волей-неволей делишься самыми сокровенными подробностями. Поэтому теперь, несмотря на то, что мы видимся не более двух раз в год, Рами знает обо мне практически всё.

За последнее время Зайцман прославился и как только себя не обзывал – гуру, криптоэнтузиаст, лайфченджер; он вёл успешный блог или чат, или канал, однако, главное, в крипте разбирался: за год заработал пару валютных лямов без серьёзного первоначального капитала. Но как можно вверять несколько миллионов долларов в чьи-то руки, даже хорошо знакомые?! Всё-таки крипта – дело тонкое…

Глава тридцать первая [1982. ИЗ ДНЕВНИКА БЁРНА: как можно иметь деньги и девушек, а потом потерять всё и разом]

Из института мы вышли после семи