Перемещенные - Сания Биккина

я должна это терпеть? Почему я должна чувствовать, что кому-то чем-то обязана, если у меня и так ничего нет? И папа вот тоже в эту их игру играет. Кивает им, соглашается, делает что ему скажут, терпит это отношение. Суетится, бумажки носит. Почему он такой слабак? Почему не может послать ее и бороться за наши права? Мы же люди, а не какие-то второсортные существа.

Разворачиваюсь, сдуваю волосы с лица и быстро иду к мужскому корпусу. Дышать трудно. То ли от ходьбы, то ли от злости. Щеки и уши горят. Я здесь больше не останусь. Хватит над нами издеваться, сколько можно! Я что, до конца жизни должна теперь слушать таких, как она, и жить с отрядом невезучих?

У порога корпуса стоит Даниэль – папин сосед. В отличие от меня у папы всего один сосед. Мужчин в целом здесь очень мало, а мой папа вообще самый молодой – ему тридцать восемь. Даниэлю где-то шестьдесят, он уже совсем лысый и одевается как-то старомодно – твидовая кепка и старый пиджак. Зато он не унывает: со всеми болтает, бодро перемещается на костылях и одной ноге, шутит и все время пытается дружески хлопнуть меня по плечу. Но в этот раз Даниэль, взглянув на меня, не шутит, а молча показывает пальцем на окно их комнаты. Значит, папа там.

– Па-а-а-а-а-ап! Папа!

– О! Деля, у меня отличная новость! Даже две. – Папа суетливо застегивает папку с нашими документами и выглядит довольным.

– Папа, давай уедем, я тут больше не могу! – С ходу запрыгиваю на его кровать.

– Обувь сними. Что случилось? Куда уедем?

– Хоть куда! Все здесь какое-то невыносимое, люди злые, уродливое все. Клякса эта, Ирма. Я такую жизнь не выбирала!

– Понятно… Деля, сейчас никак нельзя. – Папа садится рядом на стул и смотрит в сторону. – Сейчас никак нельзя. Я нашел работу. У меня жизнь складывается наконец-то. Сегодня поеду подписывать договор и с понедельника выйду. Сразу после разговора с твоим директором в школе.

– О-о-о-о! Еще школа и директор! Да за что мне это! Я в эту школу не пойду!

– Аделия. – Папа делается строгим, что бывает редко. – Аделия, сейчас нельзя. Мне нужна работа. Нам нужно делать документы. Нам нужно выбраться из лагеря и начать жить обычной жизнью. Если мы уедем сейчас, мне на новом месте придется заново искать работу и заново обустраиваться, снова подавать документы и пытаться получить вид на жительство. Это снова займет месяцы. Там будут все те же проблемы – школа, соседки, вещи. Потерпи. И тебе надо ходить в школу.

– Ну па-а-а-ап.

– Нет. Сейчас нет. Я еду подписывать документы. Обсудим все позже.

«Потерпи! Потерпи!» Кому нужна эта школа и эта работа? Кому нужны эти документы, если все здесь такое противное? Жаль, я не могу сбежать. Вечер в полицейском участке меня многому научил. Заново я туда не хочу. Да и папу жалко. Папа давно очень грустный. Сначала он грустил из-за развода с мамой. Потом – когда я решила жить с ним. Потом – когда пришлось спасать меня и вывозить из больницы. Теперь из-за работы. И из-за чего-то еще непонятного. Но он все больше походит на призрак моего прежнего классного папы. И мне кажется, что это из-за меня. Я создаю ему слишком много проблем. А мы не можем это даже обсудить. С папой тоже никак нельзя ругаться.

Стою на улице и думаю, что делать. Последний рабочий вариант, который у меня есть, – это звонок маме. Но прямо очень не хочется. Это совсем-совсем последний вариант. Тем не менее – это шанс выбраться отсюда. И папу освободить от меня. А потом, может, ему станет полегче и он приедет к нам. Ведь может же он потом приехать, и все будет хорошо. Делаю несколько глубоких вдохов, принимаю окончательное решение и иду поближе к бабушкам. Они не зря гуляют именно на скамейках – там лучше всего работает связь.

– Мам, привет!

– Привет, моя птичка, у меня есть три минуты. – Мамин низкий голос звучит непривычно. Я уже отвыкла от него.

– Мам, я хочу к тебе! – Скрещиваю пальцы за спиной. Сама не понимаю зачем. То ли чтобы точно получилось. То ли чтобы не признаваться себе, что я лукавлю.

– Сейчас никак нельзя…

– О-о-о, у вас с папой одна фраза на двоих? – это я специально говорю. Мама ненавидит, когда я их сравниваю. – «Ни-ка-а-а-а-ак нель-зя-я-я-я».

– Ну милая. – Она глубоко вздыхает. Настраивается. Наверное, даже отошла от компьютера. – Ну давай обсудим, что случилось?

– Хочу к тебе-е-е-е! Будем жить, буду смотреть, как ты работаешь, буду расти у тебя на глазах… Мне нужна мама, я в таком возрасте. У всех есть мама. Я же девочка, – использую еще серию запрещенных приемов. Маму сложно убедить только одним, надо сразу набор. И кажется, это работает.

– Ну птенчик. Смотри, я сейчас на проекте круглые сутки. Мы делаем фильм, и у нас еще несколько смен. Сейчас и правда никак. Думаю, я освобожусь примерно через четыре-пять недель. И сможем обсудить. Давай я пока узнаю, как сделать, чтобы ты могла сюда въехать и чтобы была возможность тебя вывезти?

– Мама, ты честно? Или просто время тянешь?

– Я правда подумаю. Мы с тобой, может быть, будем и правда очень неплохо жить вместе. Мама с дочкой. У меня ребята из команды как раз будут в ваших краях, мы что-то придумаем. Но сейчас я действительно на проекте. Я пойду, птенчик. Напиши мне.

Надо понимать, что мама всегда «на проекте». Она продюсер и режиссер документального кино. У нее даже международные награды есть. Про маму с детства я помню только одно – она стоит у двери, обувается, берет огромную свою сумку, машет рукой и уходит на работу. И так каждый день. А потом однажды с сумкой она прихватила чемодан и ушла насовсем.

После разговора с мамой мне легче, как будто появилась какая-то определенность. Вместо вечности всего четыре-пять недель. Это уже можно вытерпеть.

Успокаиваюсь, возвращаюсь в комнату. Там Ирма смотрит телик. Но без звука – она ненавидит местный язык, но развлечений все равно хочется. Вот же человек, а?! Зато я чувствую себя суперниндзей, у меня задание на четыре недели – не выделяться, ловко отбивать атаки и выжидать. А потом начнется новая жизнь. Ура! Я уеду отсюда, от этих людей! Правда, плана насчет школы все еще нет.

Через пару часов мама присылает сообщение: чтобы не было никаких проблем, надо подтянуть отметки и попросить учителей написать мне