Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

по делам каменоломни. С одним из своих хельсинкских компаньонов он случайно оказался на Сенатской площади в то время, когда там проходил массовый митинг. Рабочие выражали протест против попытки правящих кругов создать армию и решительно выступали против каких бы то ни было военных приготовлений.

Арениус и его компаньон остановились в стороне. Им было любопытно, как настроена толпа.

Арениус негодовал. Подумать только! Эта чернь пытается оказать давление на сейм. Да еще ищет поддержки у русских! Торговец Сормунен был с ним вполне согласен.

— Жалко, что у нас нет сильной армии, которая навела бы порядок в стране, — посетовал коммерции советник. И, как бы поясняя свои слова, сжал кулак.

— Да, и покончила бы с этими сборищами черни, — добавил Сормунен.

На Симонкату они остановились. Мимо прошли два красногвардейца с широкими красными повязками на рукавах.

— Понацепили красные тряпки... Да еще говорят о «воле миллионов». Откуда им знать, какова она, воля миллионов? Миллионы-то — вот где! — Арениус похлопал рукой по карману. — А воля миллионов — вот здесь, — он указал пальцем на свой лоб.

Сормунену это понравилось. Он рассмеялся. Потом сказал:

— Только бы правительство догадалось вовремя вернуть домой егерей. Они теперь нужны здесь.

— Да, очень. Наш Армас-то ведь тоже там, — похвастался коммерции советник.

— Ну? — удивился Сормунен. — Впрочем, я так и думал: давно о нем ничего не слышно.

Сормунен стал рассказывать, что о возвращении егерей хлопочут, что часть из них, наверное, уже в Финляндии. Он шептал с таинственным видом:

— Я слыхал, что Свинхувуд послал представителей в Германию и Швецию для переговоров. Да, да! Ельт в Берлине, а Грипенберг в Стокгольме. И немцы, и шведы пообещали помочь нам, если придется туго. Оружие мы получили, но ожидается и кое-что другое. В Берлине, кажется, готовят экспедиционный корпус на случай, если у нас начнется заваруха. Только, конечно, все это между нами... — подмигнул Сормунен.

Арениус сделал вид, будто впервые слышит об этом и выразил удивление по поводу такой осведомленности Сормунена. На самом же деле он был в курсе всей тайной деятельности военного комитета.

Белые готовились лихорадочно: рабочих надо застать врасплох. Верховным командующим назначили Клауса Шарпантье. Но скоро в сенате поняли, что выбор неудачен: Шарпантье слишком медлителен, нерешителен, — и начали подыскивать другую кандидатуру. Надо было найти человека, способного возглавить заговор. И тогда на горизонте снова появился Маннергейм.

— А я-то оказался прав, — заявил однажды обрадованно Игнатиус Окерману. — Из России вернулся Маннергейм. И, говорят, обитает где-то здесь.

— И что лее он собирается делать?

— Это пока неизвестно. Вероятно, думает отсидеться, дождаться лучших времен, а потом снова вернуться в Россию...

— Да, его стезя там, близ царя, — заметил Окерман саркастически. Его всегда возмущало безразличие, с каким этот самодовольный царский генерал относился к движению финских активистов.

— Революция оборвала его карьеру в России. Мороз загнал свинью в свой закуток, — рассмеялся Игнатиус со злорадством.

Генералу уже не раз предлагали принять участие в борьбе за независимость Финляндии, но он всякий раз давал понять, что служит и будет впредь верой и правдой служить русскому престолу. Он даже не ответил на обращение, адресованное ему через газету «Фриа Орд» в 1914 году. Поэтому многие из активистов относились к генералу с неприязнью.

— Теперь времена другие, — сказал Игнатиус примирительно. — И Шарпантье не та фигура...

— Ну и что?

— Так вот, Маннергейму предложен пост Верховного Главнокомандующего.

Окерман ответил, не скрывая изумления:

— Да он же царский холоп! Не думаю, чтобы он согласился перейти на сторону Германии...

— А я, напротив, не думаю, чтобы все его антипатии были настолько серьезными. Пригласим его на собрание, а там видно будет.

Связаться с генералом Маннергеймом поручили Окерману.

Старик Вяхяторппа вернулся из Хельсинки удрученный. Оказалось, ездил он впустую. «Оружия нет, но духом не падайте, — сказали ему. — И смотрите в оба, следите, что буржуи там, на местах, затевают».

Жизнь в деревне шла своим чередом. Но по ночам мимо деревни по большаку куда-то на север шли люди, тянулись обозы.

Однажды, уже под вечер, старик Вяхяторппа зашел в кооператив. Заговорившись с продавцом, он не заметил, как пролетело время. Было уже совсем темно, когда он вышел из магазина.

Около колодца старик увидел целую толпу возчиков, поивших лошадей. В образовавшейся перед колодцем толстой наледи было вырублено небольшое углубление, из которого было удобно поить лошадей.

Старик подошел поближе: что это за люди и откуда? Он даже полюбопытствовал у одного, из каких, мол, краев. Но ему не ответили.

Разглядывая, какая сбруя на лошадях, как одеты возчики, старик заметил, что это, по-видимому, сынки зажиточных мужиков из соседних волостей.

— Нет, не из соседних, — усмехнулся один из возчиков и повернулся к нему спиной. Но старик успел заметить, как при этих словах возчики многозначительно переглянулись.

К ним подошел человек в больших овчинных рукавицах, наверно, старший, потому что он начал поторапливать остальных.

— В чем дело? — обратился он к старику.

— Да вот гляжу, куда-то вы путь держите, — простодушно ответил Вяхяторппа.

— Это уж наше дело, старик, куда мы едем, — отрезал человек в овчинных рукавицах.

— Хлеб, что ли, везете? — невозмутимо продолжал старик, разглядывая возы.

— Хлеб. По распоряжению сената. Так что за более подробными сведениями обращайся туда. Ясно?

Старик медленно направился к дому. По дороге он еще раза два оглянулся назад. Потом долго стоял в раздумье перед своей избушкой, прислушиваясь к долетавшим с дороги звукам. Обоз тронулся в путь. Из деревни он сворачивал на лесную дорогу.

Старик вошел в избу и принялся писать письмо в редакцию «Тюёмиес», как ему советовал Комула. Письмо получилось обстоятельным и длинным.

КУЛЛЕРВО И УНТАМО

Вот опять подошло рождество. Уже давно они не встречали этот праздник так бедно и убого.

Предпраздничная суматоха всегда раздражала Карпакко. Обычно начиналось с того, что Эстери принималась за уборку. Она торопилась, злилась и ворчала. Весь дом становился словно голым: все было в стирке. Так и теперь. Несколько дней окна были занавешены старыми газетами, и в доме было неуютно. Но накануне рождества комната преобразилась: все блестело, старательно выглаженные белоснежные занавески и скатерти возвратились на свои места. Это значило — пришел праздник.

Аукусти сходил на базар и купил елочку. Он украсил ее как мог — пусть