Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

нее, Агнес торчала в студии звукозаписи. Вообще-то Агнес училась в университете и изучала, кажется, математику, но забросила огненные эмпиреи науки ради всякой ерунды, категорически неодобряемой родителями. В целом она уважала предков и с пониманием относилась к их поучениям. Но не сейчас, когда ей представилась возможность провести три дня в студии. Последняя возможность, как она прекрасно осознавала, перед тем как отец ограничит свободу ее передвижений, как он уже ограничил свободу ее младшей сестры. И пусть громким словом «студия» здесь называли каморку в доме пионеров, и то разве что счастливчики, получившие доступ к списанному профессиональному магнитофону, на котором переписывались на кассеты записи радиотрансляций западных супергрупп, процесс, легальный исключительно в пределах одной отдельно взятой страны. Это была студия звукозаписи! Тут вечно ошивались юные рокеры в окружении очарованных дев, еще более юных, чем музыканты, в упоении слушающие какофонию звуков из‑за хилых стен. Рокеры втайне ожидали мига, когда они смогут записывать собственные творения, нужно ли говорить, вторичные и третичные по отношению к тем же суперстарам. Агнес бежала в дом пионеров при всякой возможности и невозможности. В отличие от своей младшей сестры, она не была по-кошачьи влюблена в обернутого в змеиную кожу гитариста, но сочиняла песни. Как она оказалась среди счастливцев, которых пригласили к святилищу, она и сама не понимала. Возможно, дело было в отопительном сезоне: в слякотную полуосень принцы котельных погружались в ежедневный труд по обогреву многоквартирных домов и с утра до вечера швыряли уголь в огнедышащие чугунные печи, не выползая наружу, в творческую активность.

Как бы то ни было, она вытянула счастливый билет, ее позвали, и Агнес по полной использовала предоставленные ей студийные часы. Она собралась записать не одну песню, но альбом, целых двенадцать треков на двух сторонах шестидесятиминутной кассеты. У нее мало времени, но она соберется и запишет его, все сочиненные ею творения. Там будет про бурную ночь, про запутанное сновидение, про храм солнца и город руин, про сад оживающих статуй, настигающих негодяя, нарушившего их покой. Там будут тени в огне, представляющиеся людьми. Там будет гора, возвышающаяся до небес. Там будет вода, из которой поднимается в небо рука со сверкающим золотым мечом, там будет озеро, в котором утонет солнце, там будет огненная река, впадающая в океан, и огненный лук со стрелами. Там будет сестра, которая ткет ковер, когда город захватит чума, и сестра, которая распускает нити, и рисунки на ковре, юноша, пронзенный стрелами, истекающий кровью, сходящий во мрак, устье всех рек и жерло бездонной пропасти. Там будет холод луны над растянувшимся на века падением в жерло вулкана. Там будут ветры, бушующие над землей, ветры, что чистят землю, что кружат землю, там будет вращение солнца и звезд над стертой землей.

У Агнес много идей. Она выдыхает, вытирает пот со лба. Звукоизоляция здесь не очень. Бой часов на старинной башне через площадь проникает сквозь хлипкие стены новостроя дворца пионеров. В комнату заглядывает вахтерша. Агнес отмечает, как долго она пробыла здесь. За время, пока она записывала последнюю песню, прежняя тетка, кореянка в парадном черном костюме с орденом на отвороте пиджака, сменилась худой как доска дылдой в красном, в цвет знамени, платье от подбородка до каблуков. Она едва не метет подолом грязный линолеум. Среди гостей студии бытует небезосновательное подозрение, что все три тетки, сменяющие друг друга за окошком у двери, исполняют также обязанности кураторов от горсовета, комитета партии, комсомола и вечно ползущей конторы. Это неотменяемое условие существования рок-клуба, студии звукозаписи, вообще говоря, любой молодежной компании, вздумавшей высказываться от собственного лица.

– Все сидишь тут, орешь, оглохнуть можно, – говорит вахтерша, поправляя густой шиньон. – Передохни пока. Куранты зарядили минут на двадцать.

– Да ладно, классный звуковой эффект.

Вахтерша была в принципе нормальной бабой, по-своему опекала ребят, даже угощала их домашними пирожками. Агнес подозревает, после отправления донесений по службе она втайне сохраняет их записи. Вряд ли она любит рок-музыку. Скорее – собирается загнать кассеты на Запад, многие теперь смотрят в ту сторону в целях личного обогащения, и кураторы от органов первые среди них.

Что до отчетов, что ж, работа такая. Не эти в целом неплохие тетки, так какие другие. Совсем без стукачей студия в любом случае бы не осталась. И пусть их. У стукачей – своя скучная работа. А у ребят – призвание петь. Зачастую при отсутствии музыкального и технического образования. И если без первого еще можно было обойтись, талант там, или искренность, или стиль панк такой, переживем, то последнее просто необходимо, когда подключаешь оголенные провода в самодельные устройства. Впрочем, те из ребят, кто в технике разбирался, использовали свои знания для подрыва общественного строя не только в культурном, но и в прямом, физико-химическом смысле.

Потому Агнес не слишком удивилась, на исходе третьего дня звукозаписи ощутив тепло под подошвами. Пол тлел. Возможно – из‑за дурной проводки или что-то пошло не так с подготовленными к подрыву петардами и химикатами. Но она останавливаться не собиралась! Ей дали три дня на запись, идет последний день, а у нее еще столько не сделано. Она использует свои часы на полную, до последней минуты, пусть это будет ее последняя минута, она будет записывать песни.

Неразличимый гул голосов доносился из‑за стены, из-под земли, они звали ее, призывали ее, задыхающуюся в чаду. Город сгорал в огне, ночь верещала смертным рыданием. Агнес обхватила голову, продолжая кричать в микрофон о ветре, обрушивающем колонну небес, о словах горячее лавы, о горе из драгоценных камней, о семи горах, трех из гранатов, трех из сапфиров, и в центре – из лапис-лазури. Сквозь кашель и слезы она кричала о звездах, горящих, как алмазные горы, вращающиеся в вечном танце.

– По сути, она могла бы стать основоположницей хэви-металла, – заключила женщина в красном, снимая наушники, – даже хэви-опера-металла. Жаль, не удалось спасти. Ни ее, ни записи песен.

Женщина в красном закрыла журнал сообщений и поправила высокий шиньон. В архиве останется только это краткое сообщение. Кассету она опустила в узкий потайной кармашек казавшегося облегающим платья. Никто не будет смотреть на нее, никто не станет проверять ее на выходе, но привычка сильней аргументов разума. Ей самой жаль, что лента с записью пострадала необратимо, и все, что можно расслышать, – одна только баллада о последнем дне бедной художницы, зимующей в избе в еловом лесу. Да и та со временем осыпалась с магнитной ленты и навсегда исчезла.

– О чем была эта песня? Как тебе рассказать? – вздыхает женщина