Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

не вызывал желания встать и уйти. Во мне проснулось любопытство. Я догадывалась, что Вахидов пережил личную драму, которая до сих пор причиняла ему боль, и этот ореол тайны, витавший над ним, вызывал желание приоткрыть завесу. Я чувствовала, что Вахидов готов рассказать свою историю, и не хотела спугнуть его проявлением чрезмерного любопытства.

Я понимала, что в ответ мне, скорее всего, придется расплатиться собственной откровенностью, но была к этому готова. После признания, вынужденно сделанного Дедову, мои внутренние границы дозволенного претерпели серьезную трансформацию.

Однако прежде следовало прояснить то, что не давало мне покоя.

– Вы сказали, что были обо мне не лучшего мнения.

– Да, поначалу.

– Сколько же длилось это «поначалу», если я приехала в Таёжный месяц назад?

– Неужели прошло так мало времени? Мне казалось…

– Завтра будет ровно месяц.

– Тогда тем более удивительно, что вы смогли измениться за столь короткое время.

То же самое, только другими словами, сказала сегодня Фаина Кузьминична. Два таких разных человека – и одинаковое мнение. Это поневоле заставляло задуматься.

– Вы приехали сюда как избалованная девочка из большого города, не привыкшая к работе в коллективе и признающая только одно мнение – свое собственное.

– Неужели всё настолько плохо? – искренне огорчилась я.

– Увы. К счастью для вас, не все это поняли, иначе вы бы не смогли так быстро завести и подруг, и воздыхателей. Если у Игната хватило ума отступить, Игорь до сих пор на что-то надеется.

– Не понимаю на что! У Мартынюка есть девушка, и я не давала ему повода…

– Тише, Зоя. Опять вы горячитесь. Если хотите донести до человека информацию, делайте это с холодной головой и без эмоций. Чем тише речь, тем доходчивее слова.

– Да, Рустам, вы правы, но… Нет, не могу поверить, что вы нарисовали мой объективный портрет! Наверняка сгустили краски, признайтесь.

– Возможно, самую малость. – Вахидов улыбнулся, чтобы смягчить сказанное. – В любом случае, не принимайте мои слова близко к сердцу. Главное, что вы изменились. Конечно, не совсем, но за такой короткий срок это невозможно, да и не нужно… Я ведь и сам был не лучше, когда три года назад приехал из Москвы.

– А я думала, вы из Ташкента.

– Под Ташкентом живут мои сестры и многочисленная родня. Родители переехали в Москву, когда мы с братом были совсем маленькими. Обе сестры родились уже там, но замуж, по нашей традиции, их выдали на родину.

– То есть как – выдали? Хотите сказать, они не сами выбрали себе мужей?

– Разумеется, нет. Кто бы им позволил это сделать?

– Вы, конечно, шутите.

– Нисколько не шучу. При том что Гульнара и Асмира получили высшее образование, одна стала учительницей начальных классов, вторая – акушером-гинекологом, они с ранних лет знали, что выйдут замуж только за узбеков, и не за столичных. Им и профессии родители выбрали с таким расчетом, чтобы они могли работать на родине. Мой старший брат Сардор женился на узбечке, которую ему сосватали в Бухаре. Не удивляйтесь, Зоя. Моя семья очень консервативная. Именно это, в конечном итоге, привело меня в Таёжный.

– Расскажете? – осторожно спросила я.

Вахидов озадаченно потер переносицу.

– Я как-то не привык обсуждать с женщиной такие вопросы…

– Но мы же с вами друзья, а у друзей принято делиться личным.

– Прижали к стенке, да? – Он рассмеялся.

– Скорее, поймала на слове.

– Ну хорошо. Тем более моя история давно перестала быть секретом. Во всяком случае для тех, кто живет в общежитии. В общем…

– Подождите, Рустам. Как вы смотрите на то, чтобы выпить чаю? Я после работы не успела к себе подняться, сразу сюда пришла. Заодно обновим столовую раньше остальных.

– Признаться, я и сам об этом думал.

Поставив на кухне чайник, я достала из буфета дежурные кружки, отсыпала из чьего-то кулька немного заварки (с обязательным возвратом) и присела на табуретку, ожидая, пока чайник закипит. На контрасте со столовой кухня теперь выглядела еще непривлекательней, чем прежде: унылая, обшарпанная, темная. Я решила при случае обсудить с Клавдией Прокопьевной возможность улучшения быта в общежитии, прежде всего – преобразование кухни: замену мебели и ламп, остекление заколоченного фанерой окна, покраску стен, перестилку линолеума.

Разливая по кружкам чай, я была почти уверена, что вернусь в опустевшую столовую. Я бы не удивилась, если бы Вахидов ушел, передумав откровенничать с малознакомой женщиной. Однако анестезиолог сидел на прежнем месте.

– Я думала, вы уйдете.

– Не выпив чаю после трудов праведных? За кого вы меня принимаете?

Я рассмеялась. Мне неожиданно стало легко и хорошо. Хотя день выдался непростым, усталости я не чувствовала, испытывая радостный подъем от ощущения своей нужности, причастности к общему делу. Я подумала, как обрадуется Нина, когда приедет через три дня и узнает про столовую, и о вкусных пирогах, которые мы напечем в субботу.

Вахидов молчал, сосредоточенно дуя на горячий чай. Я его не торопила. Для себя я сразу решила, что воздержусь от вопросов и замечаний, просто буду слушать. Ведь это очень важно – чтобы тебя услышали, поняли и, если нужно, посочувствовали.

– После окончания мединститута в 1969 году я шесть лет проработал в одной из многопрофильных московских больниц, а потом перевелся в Склиф[12]. Мне исполнилось двадцать восемь. К этому времени мой брат, старше меня на два года, уже пять лет был женат, и у него родился третий ребенок. Отец не торопил меня с женитьбой, но я знал, что ташкентская родня уже нашла мне невесту в одной из узбекских деревень. Ждали, когда она достигнет совершеннолетия, чтобы привезти ее в Москву и устроить свадьбу. Звали ее Шохруз.

Мать показала мне ее фотографию. Вчерашняя школьница, в тюбетейке, со множеством косичек, в длинном платье – словом, такая, какой должна быть узбекская жена. Я не протестовал, но и радости особой не испытывал. Несмотря на то, что я вырос в консервативной семье и уважал обычаи предков, устройство брака родителями казалось мне пережитком прошлого. Но отец придерживался другого мнения, а его слово в нашей семье – закон. С Валей я познакомился за год до планируемого приезда Шохруз. Она работала в Склифе хирургической медсестрой. Между нами вспыхнуло чувство – настолько сильное, что вскоре даже один день без Вали стал для меня пыткой. В какой-то момент я стал мучиться угрызениями совести из-за того, что нарушил верность Шохруз, хотя женитьба на ней, незнакомой и чужой, фактически была мне навязана. Но хуже было другое. Чем дальше развивались наши с Валей отношения, тем отчетливее я понимал, что не смогу познакомить ее с родителями,