Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Перелом. Книга 2 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
Простившись с Марьей Яковлевной, кузины отправились одновременно к себе.
– Кира, – молвила, подымаясь за нею по лестнице, Сашенька, – какую еще глупость сказала тебе эта княгиня Шастунова, за которую ты так ей ответила? Я не поняла хорошенько.
– Я очень жалею теперь, что даже дала себе этот труд! – сказала нехотя княжна. – Таким существам не отвечают. Она хотела меня уколоть тем, что я бедная и что никакой parti convenable не захочет меня в жены.
– Ах, comme elle est bête2! – воскликнула с негодованием Александра Павловна. – Разве непременно из-за богатства женятся?.. Разве я богата, например? – невольно вырвалось у нее к этому.
– A все-таки нашла le parti convenable demandé3? – с холодною усмешкой договорила ее мысль Кира, оборачиваясь к ней с площадки перед коридором, до которой дошла она тем временем.
Сашенька быстро поднялась к ней в свою очередь, обняла ее за талию и прошептала ей на ухо прерывающимся от волнения голосом:
– Завтра, Кира… завтра… все решится!..
– Поздравляю! – уронила та с высоты губ… И насмешливая улыбка скользнула по ним. – Как люди иногда умирают вовремя! – домолвила она.
Сашенька испуганно шевельнула бровями:
– Какие люди, кто умирает?
– A эти, как их? Остроженко père et fils4… До этого счастливого события твоя мать не хотела и слышать…
Александра Павловна замахала руками:
– Ну, что об этом говорить, Кира! Ты знаешь, мне это все равно – я его полюбила, когда он был разорен, и пошла бы за него и тогда…
– Ну, прощай! – перебила ее княжна и двинулась с места.
Кузина удержала ее за руку:
– Кира, милая, – и она робко и жадно глянула ей в лицо, – я хотела тебя спросить, скажи, как ты его находишь?
– A тебе мало своего, нужно еще мое мнение?..
И слегка раздувшиеся ноздри Киры словно договорили: я бы не спрашивала ни у кого!..
– Comme il est bien, n’est-ce-pas5?..
Счастливой Сашеньке так хотелось на это отклика в эту минуту.
– Д-да… пожил много! – протянула, не отвечая прямо на вопрос и каким-то странным тоном княжна.
– Что это значит?..
– Нет, так… отец мой покойный говорил бывало… про иных, – объяснила она рассеянно и неопределенно. – A тебе Мохова не жаль? – спросила она неожиданно, с обычною ей короткою усмешкой.
– Ах, Кира, что это! – воскликнула, вся вспыхнув даже, Александра Павловна.
– Напрасно! Этот любил бы тебя, кажется, совсем по-твоему. Ведь ты идеалистка…
– A разве… И к чему это я тебя все спрашиваю! – прервала себя досадливо Сашенька. – Ты уж всегда такая!..
– Какая это?
– Недобрая… Сама никого не любишь и… Но Бог с тобой, я не сержусь.
Она в мгновенном порыве закинула ей руку за шею и поцеловала в щеку:
– Je suis si heureuse6! – прошептала она. – Прощай, спи хорошо!..
– Прощай!..
Они разошлись по своим комнатам.
Едва вошла к себе Александра Павловна, как из комнаты ее няни выглянуло маленькое, отцветшее лицо Лизаветы Ивановны.
– A я вас все поджидала, сокровище мое, – выговорила она, идя навстречу девушке, и, захватив обе ее руки в свои, принялась целовать их.
– Что это вы, Лизавета Ивановна! – воскликнула та, краснея и отымая их у нее. – Поцелуемся и так!
Она обняла ее.
– Давно не видала вас, голубушка моя, так с радости! Очень уж я вас люблю всегда за смирение ваше и тихость… По закону, ангел мой, по Христову, так и надо! A то, сами знаете, в мире нынче злоба одна!..
– Ах, не говорите, милая! На свете так хорошо, и все мне кажутся такими добрыми, такими… Вы знаете, – и голос Сашеньки так и замер от пронимавшего ее блаженного волнения, – ведь кончено все, завтра…
– Насчет это чего «завтра»? – недоумело спросила Лизавета Ивановна. – Невдомек мне…
– Ах, Боже мой, да ведь вы были у Троицы, a мы в Петербург ездили, a за это время…
И Сашенька в спешных, прерывавшихся словах передала ей о нежданном происшествии, сделавшем возможным то, о чем давно знала Лизавета Ивановна, о чем они вдвоем в продолжение двух лет переговаривались с тихими слезами в этой самой спальне, в эти поздние часы пред сном, и об осуществлении чего маленькая особа, не говоря своей приятельнице, еженедельно ставила свечи пред иконами Спасителя и Божией Матери Иверской.
Она так и всплеснула руками:
– Въявь, ангел мой, въявь десница Вышнего над вами! – воскликнула она с восторженым лицом. – Возблагодарим Отца Небесного!
Она обернулась на угол, в котором над белевшею своим свежим бельем кроватью Сашеньки зажженная лампадка освещала темные лики старинных икон, и зашептала умиленным голосом: «Свете тихий святыя славы бессмертнаго Отца Небеснаго, святаго блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа…»[12]
Она упала на колени, лбом в землю, договорила молитву уже неслышным шепотом, встала, еще раз обняла девушку. Слезы стояли у той на глазах.
– Ну, а теперь, ангел мой, сказывайте: самый вот это, значит, и есть господин, военный, что с вами в дверях разговаривал, как я ушла-то снизу?
– Он, он самый, милая! Нравится он вам, скажите? – спрашивала торопливо Сашенька.
– Как не нравится! Видный из себя, молодой еще, вполне вельможественный барин, видать! Разве бы вы себе дурного выбрали, ангел мой? – улыбалась радостно маленькая особа.
– Он такой благородный, храбрый, Лизавета Ивановна!
– Чего уж, золотая моя, за Христа и Россию в боях с неверными агаряны кровь свою проливал! Сочтется это ему, ангел мой, сочтется в вышних, потому, как грешен и он, – вольно или невольно, а грешен, как всяко дыхание земное, – а только впишется ему там претерпенное им за его иройство, это верно! Весы-то на спасение ему и перетянут…
Лицо Александры Павловны отуманилось вдруг:
– Я спрашивала про него Киру, как она его находит… Она так странно ответила мне…
Лизавета Ивановна глубоко вздохнула вдруг и наклонилась к ее уху:
– Одержима она, милая, одержима! – выговорила она чуть слышно.
– Что это вы! – воскликнула Сашенька почти испуганно.
– Духом гордыни и возмущения обуяна… Смущает он ее, ангел мой, да!..
– Кто это, вы думаете? Иринарх?
Та закачала отрицательно головой:
– Что этот, милая. Так, с жиру мелет; разве бы стала она его пустые слова слушать!.. Враг, враг человеческий, – вот кто!.. – Лизавета Ивановна даже вздрогнула
