Нахид - Шахрияр Замани

себя не сравнивай со мной. Я упрекал отца: почему, мол, он ничего не делает для революции. А знаешь, почему?! Потому, что при всей слабости и лопоухости я себя считал центром мира и главным его разумом. Эту болезнь не так легко вылечить.

– Если ты понял природу болезни, то излечение несложно. Нужны самоотверженность и усердие, а они у тебя есть. Разве я мало наделала глупостей в последнее время? Если бы я на несколько часов раньше передала Асгару слова Пэжмана, может быть, отец твой был бы жив. Фотографии хосейние нашли ведь у Хушанга. Я, сама не зная и не желая того, этими фотографиями подкрепила его доносы. Откуда мне было знать, что этот подлец проследит за мной до фотоателье и раздобудет дубликаты фотографий? Давай думать о завтрашнем дне, Кейхан. Мы ещё молоды и имеем шансы на всё что угодно.

Машина разворачивается и возвращается на шоссе. Я достаю свой дневник и при слабом свете в салоне листаю его. В эту тетрадь вложен и обратный билет. Кейхан, чьё душевное состояние как будто нормализовалось, спрашивает:

– Ты возвращаться не собираешься?

Рассмеявшись, я смотрю на него.

– Зачем ты пишешь это? – спрашивает он.

– У меня есть друг по имени доктор Шабих. Он научил меня тому, как с помощью записи фактов из своей жизни можно облегчить её груз. Кто-то из великих говорил, что для человека, не имеющего дома, его писания становятся местом жизни.

– Доктор Шабих – это женщина или мужчина?

– Это человек.

– А вообще в Америке у тебя много было друзей?

– Смотря что ты подразумеваешь под дружбой. Жизнь на Западе – это совсем другой мир.

– Почему ты всё время убегаешь от трудных вопросов?

Завиднелись мерцающие городские огни, и у меня на душе становится теплее.

– С тех пор, как я ступила на иранскую землю, – говорю я, – всякий, кто видел меня, придумывал мне роль. То я была подпольщицей-революционеркой, то легкомысленной прожигательницей жизни и так далее. Но я, как и ты, как и вся наша нация, хочу быть собой; быть Нахид Рузэ; девушкой, которая пока ещё не призвала к ответу убийцу своего отца, но и не потеряла надежду на это; девушкой, которая увидела, что она не бесполезна, но может в меру своих сил действовать и развязывать узлы.

– Так ты не ради революции в Иран приехала?

– Нет. Это ты и твоя семья открыли для меня революцию. Жизнь на чужбине делает человека либо охладелым и нелюдимым, либо чрезмерно общественно активным. Я жила как бы в своей скорлупе.

– А мой отец знал, чего ты добиваешься?

– Твой отец был очень зорким. Он строил свою жизнь словом и мыслью.

– Как ты сумела понять его за столь короткое время?!

– Необходимая вещь в моей работе – внимание к рукам и движениям пальцев; например, длинные изящные пальцы, наподобие твоих, не подходят для тяжёлого труда.

– И такой внимательной ты была всегда?! Я сам не раз задумывался над строчками Корана о светящейся руке. У нас есть предания и сказания о руках, которые я не понимал.

– Когда погиб мой отец, я убийцу хотела своими руками задушить. Когда подросла, решила, что буду полагаться на руку закона. А сейчас я вижу, что хороший закон нуждается в хороших руках.

– Завтра пойдёшь в хосейние?

– Хоршид-хан говорил, что это не мы делаем выбор, но нас выбирают. Должна признаться: я не знала, что у этого озера есть кровавая волна. За те дни, что я посещала кладбище Бехеште Захра, я открыла для себя цветущее, красивое лицо смерти… И для меня, всегда искавшей ответа на загадку смерти, это стало огромным благом.

– О нас с тобой не хочешь сказать? Я без тебя ничего не достигну. А ты можешь дать слово, что будешь моей помощницей?

При виде городских стен я чувствую огромную радость и говорю:

– У тебя нет какой-нибудь аудиозаписи? Тебя не обидит, если послушаем что-нибудь?

Он открывает ящик на приборной панели, и там под револьвером лежит кассета.

– Не знаю, понравится ли тебе. У меня только эта кассета.

– Стоит попробовать, – говорю я. – А этот револьвер – ты прямо сейчас, ночью, поезжай и верни тому, у кого его взял. Зачем нам пули?!

Кейхан включает магнитофон:

О сестра!

О рабочий, крестьянин, ура!

Брат мой, торговец,

Юноша смелый,

Ты – борец с тиранией умелый.

Все мы идём

И поём,

Шаху корону

И голову снесём![35]

Я приглушаю звук и говорю:

– Как горяча эта песня и как берёт за сердце! Сочетание стихов, музыки и революции так красиво!

– Стихи и музыка всегда были бальзамом на раны народа; например, песня «На крови юношей страны тюльпаны всходят» – она относится к временам Конституционной революции. Или песня Арефа Казвини[36]«Сердце не влекут ни степи, ни цветы» – поэт написал её во время переворота Ляхова[37], в годы той же Конституционной революции.

С крыш домов слышатся крики «Аллах акбар!» Можно подумать, что время – не двенадцать ночи. Я прибавляю громкость музыки и до предела опускаю вниз стекло окна.

Сестра моя, брат дорогой!

Мать-земля одна у нас с тобой.

Я упаду —

Ты продолжай,

Новый и лучший мир ты созидай!

30 бахмана 1388 г. (19 февраля 2010 г.)

Об авторе

ШАХРИЯР ЗАМАНИ

[р. 1968].

Шахрияр Замани родился в городе Керманшах. С юных лет интересовался не только литературой, но и историей и к настоящему времени является автором более десяти книг в жанре как романа, так и философской публицистики. Сюжеты его прозы разворачиваются на фоне драматичной современной истории Ирана, а его книги представляют собой сплав описания личных чувств, общественных проблем и исторических событий. Его наиболее значимые книги: К отчему дому, [Бехонэ-йе педар-и], Герой [Хиру], Асад оллах Алам [Шир Алам], Знак улыбки [Нешан-э лабханд]. Готовится к печати его книга Я-Али [Ман алиам], посвящённая жизни и идеям доктора Али Шариати. Шахрияр Замани живёт в Тегеране, женат, воспитывает двоих детей. На русском языке публикуется впервые. Перевод выполнен по изданию: «Нахид» [Тегеран, 2011].

Примечания

1

Девушка цитирует стихотворение Хафиза. Хафиз Ширази (ок. 1325–1389/1390) – персидский поэт, один из величайших лириков мировой литературы. (Здесь и далее – прим. перев.)

2

Шахривар –