Создатель эха - Ричард Пауэрс

Собеседник вскинул брови.

– Ну, раз считаете нужным, то почему бы и нет.

Доктор Хейз проводил гостя до стоянки. Возвращение в суровый, степной июнь после долгой беседы в кабинете выбило Вебера из колеи. В легкие хлынул застойный воздух, пахнущий неким древним летним празднеством. В последний раз он ощущал этот аромат в Огайо в возрасте десяти лет. Он повернулся к стоявшему рядом Хейзу; тот, сгорбившись, протягивал ему ладонь.

– Приятно было познакомиться с вами, доктор Вебер.

– Прошу, просто Джеральд.

– Хорошо. С нетерпением буду ждать выхода вашей новой книги, Джеральд. Люблю вас читать на досуге. И хочу, чтобы вы знали: я – ваш самый большой фанат.

Добавлять «все еще» Хейз не стал, но Вебер все и так понял. Он ступил одной ногой на дорогу и добавил:

– Я бы хотел еще раз с вами встретиться, прежде чем вернусь домой. Вы не против?

Хейз просиял, словно вот-вот был готов начать заискивать или спорить.

– Да, конечно. Если у вас будет время и желание.

Время и желание… Долгие годы Вебер строго ограничивал себя и в том, и другом. Почетное профессорство в престижном исследовательском университете; длинный список напечатанных статей о перцептивной обработке информации и области познания; пара научно-популярных книг по нейропсихологии, переведенных на дюжину языков, – у Вебера никогда не было слишком много свободного времени или желания заняться чем-то еще. Своего отца Вебер пережил уже на три года и сильно превзошел в производительности. И все же ему посчастливилось заниматься исследованиями именно в тот момент, когда человечество совершило первый важный шаг к ответу на главную загадку сознания: как мозг формирует разум и как разум формирует все остальное? Есть ли у нас свобода воли? Что есть личность, и где находятся неврологические корреляты сознания? Вопросы, которые с самого появления сознания оставались в области теории и предположений, теперь были на грани эмпирического разрешения. С каждым днем Вебер все больше верил, что доживет до момента разгадки невероятных философских фантомов, и, возможно, даже сам лично этому поспособствует, и мысль эта так сильно будоражила, что вытесняла всякое подобие того, что, выражаясь народным языком, называется реальной жизнью. Иногда ему казалось, что все проблемы, с которыми сталкивается человечество, можно будет решить, как только произойдет прорыв в нейробиологии. Политика, технологии, социология, искусство, – все это зародилось в мозге. Если сможем постичь систему нейронов, то в конце концов сможем постичь и самих себя.

Вебер давным-давно начал практиковать уединение от мира, которое амбициозные люди начинают только примерно на сороковом году жизни. Все, чего он хотел, – работать. Все старые увлечения – гитара, краски, теннисная ракетка, блокнот со стихами – он запрятал в дальние углы чересчур большого дома, в надежде, что однажды за всем вернется. Только плавание на парусной лодке стабильно приносило ему хоть какое-то удовольствие, да и то потому, что на воде он мог удариться в глубокие размышления. Досидеть до конца полнометражного художественного фильма было сродни пытке. Изредка поступающие приглашения на званый ужин наводили тоску, хотя Веберу, признаться, нравилось, что от него всегда ждали парочки причудливых историй в разгар вечера. Сильви звала их «Байками из склепа» – историями, доказывающими собравшимся за столом, что не все из того, что они думали, видели или чувствовали, – обязательно правда.

Вебер не чурался мирских удовольствий. Прогулка у мельничного пруда в любую погоду по-прежнему радовала, хоть совершал он променады, скорее, чтобы разогнать застоявшиеся мысли, а не полюбоваться утками или деревьями. Не мог отказаться от постоянных перекусов, которые Сильви называла «добычей пропитания», и сладостей, слабость к которым питал с детства. Сильви впервые влюбилась в него, когда в двадцать один год он заявил, что быстрый метаболизм глюкозы необходим для поддержания умственной деятельности. Когда Вебер стал в два раза старше, тело изменилось до неузнаваемости, и началась борьба с устоявшимися привычками, но в результате он просто смирился с новой, чужеродной формой.

Он по-прежнему наслаждался обществом жены. Без прикосновений они не могли прожить и дня. «Ухаживаем друг за другом, как мартышки», – шутили они. Поглаживали руки, пока вместе читали, массировали плечи, пока мыли посуду. «Знаешь, кто ты? – спросила она, разминая ему плечи. – Настоящий старый, грязный массажефил!» В ответ он блаженно застонал.

Они продолжали заниматься любовью, хоть и старались не зацикливаться на том, что происходило это все реже и реже. Пусть страсть уже не горела так ярко и долго, но, к удивлению обоих, желание близости никуда не исчезло. В прошлом году, на тридцатую годовщину, он подсчитал количество оргазмов, которые он и юная Сильви Болан разделили с момента первого соития на верхней койке в ее комнате в общежитии Колумбуса. В среднем по одному за каждые три дня в течение трети столетия. Четыре тысячи вспышек, тело к телу. Приходя в себя после очередной ночи животного экстаза, они смущенно смеялись и переходили на неуклюжие слова. Прижавшись к его боку и хихикая, Сильви говорила что-то вроде: «Мужчина, спасибо вам за прекрасную человеческую сексуальность», – и уходила в ванную, чтобы привести себя в порядок. А он вопил, недовольно протестуя, не желая оставаться в одиночестве. Но со временем все меняется. Нас старит не время, а воспоминания.

Отношения гаснут из-за замедляющихся тел, постепенно снижающегося количества нейромедиаторов удовольствия. Но есть и еще одна причина: мы начинаем походить на того, кого любим. Они с женой стали так похожи друг на друга, что влечения к новому, неизвестному между ними возникнуть попросту не может. Теперь он целиком и полностью отдался влечению иного рода. К стране вечных сюрпризов. К непроницаемому, обнаженному мозгу. Основной загадке жизни, что вот-вот будет разгадана.

Со всех сторон лилась оглушительная музыка; он стоял и ждал Карин Шлютер. Над головой кто-то прорычал в приступе техно-боли, умоляя об эвтаназии. В забегаловке наступило время обеда, и образовалась очередь из ребят в винтажных, выцветших джинсах, в которой Вебер, надевший вместо галстука и пиджака брюки цвета хаки и вязаный жилет, выделялся, как белая ворона. Подошедшая Карин едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

– Вам не жарко?

– Да нет, просто внутренний термостат уже барахлит.

– Заметно, – поддразнила она. – Все из-за того, что вы такой умный?

Местом встречи она выбрала пиццерию на территории местного колледжа под названием «Пионер». От нервозности вчерашнего дня не осталось и следа. Волосы она почти не крутила и с улыбкой оглядывала студентов, пока официантка усаживала их за столик.

– А я ведь здесь училась. Тогда, правда, университет назывался «Государственным колледжем Карни».

– Как давно это было?

Она покраснела.

– Лет десять назад. Или двенадцать.

– Что? Ни за что не поверю.

Комплимент вышел нелепым. Слышала бы его Сильви, хохотала бы до колик. Карин только ухмыльнулась.

– Веселые были деньки. Не