Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

сил в дни забастовки сложилось в пользу рабочих, но этот перевес не был использован с достаточной энергией и целеустремленностью. Всеобщая забастовка пронеслась подобно урагану, захватившему всю страну. Целую неделю, с 13 по 19 ноября, бушевал этот ураган, и когда он прошел, все вокруг, как бывает после бури, показалось иным, преображенным. Порывы ветра свободы всколыхнули и тех, кто еще пребывал в спячке. И в то же время они напугали всех, кто готовился нанести рабочему классу неожиданный удар, заставили их поторопиться.

Обстановка становилась все напряженнее. Рабочие Турку были возмущены до глубины души: всеобщую забастовку вдруг ни с того ни с сего объявили законченной в тот момент, когда надо было продолжать борьбу и смело пойти вперед, как это сделали в России.

Юкка видел, как ходили желваки на угрюмых лицах рабочих. Да и у него самого на душе было горько: «И зачем только мы сложили оружие?»

Аукусти отнес винтовку в штаб Красной гвардии, как было приказано.

— Перкеле, что вы тут наделали!.. — возмущался он.

— Ты о чем? — спросил Анстэн.

— Да дело-то до конца не довели, сорвали!..

— Пришло распоряжение из Хельсинки.

— Это ничего не меняет. Как бы там ни было, а надо было держаться. Надо было набраться терпения. Буржуев можно было держать в узде, надо было показать им, на что способны рабочие, нужно было сменить порядок в стране.,.

Аукусти рассматривал свою винтовку и не спешил сдавать ее.

— Порядок сменится, когда сменят, — ответил Анстэн.

— Да кто же его менять-то будет, как не мы сами?

Анстэн достал из кармана платок и, сняв очки, начал вытирать глаза: Аукусти-то он успокаивает, а самому тоже обидно...

— Теперь уже ничем не поможешь. Что сделано — то сделано.

— Конечно, — проворчал Аукусти. — После драки кулаками не машут. Но ты еще увидишь, как дорого обойдется нам это. Увидишь. Нам достанется, и еще как!

— Не думаю.

В связи с прекращением забастовки в Рабочем доме состоялся массовый митинг, на котором присутствовали и представители буржуазии. Один из них, из «Ууси-Аура», даже выступил от имени своей газеты. Он поблагодарил рабочих за то, что они догадались положить конец такому прискорбному явлению и не дали увлечь себя на путь «анархии и насилия».

— Почтенная публика, товарищи рабочие! — витийствовал он, поминутно вытирая губы большим носовым платком. — Шаг за шагом рушатся в нашей стране оковы гнета и насилия. Благодаря демократии достигнуты большие успехи. По пути преобразований мы придем ко всеобщему счастью, когда не будет ни угнетения, ни насилия. Если только... — Оратор кашлянул и снова утерся платком. — Да... если только мы сумеем избежать хаоса и не скатился к анархии. Постепенно, шаг за шагом наступит время, когда каждый за свой умеренный труд будет получать умеренные средства к существованию.

Карпакко слушал оратора, кривя губы в иронической улыбке.

— Что же, по мнению господ, означают эти «умеренные средства к существованию» у рабочего? — шепнул он Ялонену.

— Праведниками они умеют прикидываться! Таким елейным голоском опять запели. Посмотрим, надолго ли их хватит. И этот, как придет к себе в редакцию, небось засядет писать злобные статейки... Мол, «сильная власть» нужна, мол, нужно восстановить порядок.

Речей было много. В конце собрания, весь зал с воодушевлением пел «Виден уже берег тот дальний»...

То же самое происходило и в Хельсинки. Комула встретил на улице старого товарища по партии кооперативного деятеля Вяйне Таннера.

Таннер был членом партийного совета, и Комула рад был поговорить с ним.

Каково же было его удивление, когда он услышал от Вяйне, что тот не знает и знать не желает, какие вопросы обсуждались в партийном совете.

— Как же так? Там теперь верх берут силтасаарцы. А это — публика страшно скандальная. Называют они себя сторонниками действия. Будто другие совсем бездействуют.

— Но ведь участвовать в работе совета все равно надо, как бы там дела ни обстояли, — возразил Комула.

— Не обязательно, — усмехнулся Вяйне, сузив свои лисьи глазки. — Совсем не обязательно лезть на рожон.

Они пошли по улице Теленкату. Вяйне направлялся на заседание правления кооперативного общества «Элапто», и Комула несколько кварталов прошел вместе с ним.

— Я придерживаюсь такой точки зрения, — объяснял Вяйне. — Общественная жизнь — вроде брака. Неудачного брака, когда любви уже нет, а жить вместе приходится. Взаимоотношения рабочего класса и буржуазии похожи на такой брак... Брак, который никак не расторгнешь, где не может быть развода. — И Вяйне самодовольно улыбнулся.

— Забавное сравнение, — согласился Комула. — Только его можно логически продолжить: иногда лучше овдоветь, чем мучиться в браке, который стал невыносимым. Правды?

— Не знаю, не пробовал. Но наша общественная жизнь — это такой брак, в котором нет иного выхода, кроме как приспосабливаться друг к другу и жить. С маленькими уступками с той и с другой стороны.

— Глупый пример, — ответил Комула резко.

— Каждый волен поступать так, как ему подсказывают разум и совесть, — сказал Вяйне. — Я лично поберегу свои силы для более спокойных времен.

— Побережешь силы? — Комула посмотрел на Таннера, не понимая, что тот имеет в виду. Разве может человек, вступивший в боевые ряды рабочего класса, в самый острый момент отойти в сторону, чтобы сберечь свои силы? Что же это такое?

— Да, да, — ухмыльнулся Вяйне. — Пусть другие попробуют, если надеются что-нибудь выгадать. А я выхожу из игры и вообще думаю уехать в деревню.

Комула посмотрел на толстую шею семенившего рядом с ним кооператора. Уехать? Не ослышался ли он?

— Да, да, в деревню, — подтвердил Таннер. — И тебе, братец, тоже посоветовал бы держаться подальше от той анархической каши, которую заваривают силтасаарцы.

Комуле стало противно, и он поспешил уйти. Они разошлись, едва кивнув друг другу на прощание. Комула торопливо зашагал вниз по улице. Как же он не догадался сразу отрезать: «Вот и хорошо, если такие людишки, как ты, отойдут в сторону. От вас, кроме вреда, ничего пет». Еще и в редакции Комула думал о словах Таннера.

И все-таки тогда Комула не поверил бы, если бы ему сказали, что спустя полгода этот человек поможет вторгшимся в страну немцам и финской буржуазии сломить сопротивление рабочих и будет обливать грязью Красную гвардию.

Недовольство, охватившее рабочих, было настолько сильным, что руководство социал-демократической партии вынуждено было созвать чрезвычайную партийную конференцию