Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

Ноябрьск, Петербург... И среди них скромно выцарапано — Асгард. Мы напряглись. Неужели сам Тор булькал в этом бассейне? Я стала приглядываться к окружающим. Наибольшие подозрения вызывал чувак с бородой и учительским пучком на бритой голове. Пучок состоял из дредов, но всё равно напоминал о советской школе. «Может, в Асгарде сейчас так носят...» — подумала я, и тут меня сбил с ног мальчик.

— Эй, Маракас, куда прёшь? — крикнул ему друг, и отблеск Асгарда упал на наши лица. Ас Маракас — что может быть лучше?

Вечер был посвящён старушкам. Я нашла самый грустный магазин на свете — у открытой двери с выцветшей вывеской на крылечке сидели две бабушки. За дверью было темно. Там не было ни света, ни товаров — сплошь пустые полки, но он был открыт. Это был мой единственный шанс скупить весь магазин — то есть то немногое, что в нём всё же обнаружилось. Провожая меня с крыльца, старушка говорила: «Вот спасибо, выручила». А у мрачной бабки в гостевом доме обнаружился белый шкафчик архаичной конструкции — на нём стояла Зелёная Тара с двумя здоровенными мисками подношений, а прямо под Тарой — коллекция дамских романов — штук сто с названиями типа «Зов любви», «Весть любви», «След любви», «Путь любви», «Год любви», в общем, всё любви — чуть ли не «Чебурек любви» и «Таракан любви», но когда наверху, над длинным рядом этих книг, Тара уже спустила зелёную ножку, чтобы бежать на помощь тем, кто в этом нуждается, книги выглядят иначе — любовь выглядит иначе.

Мрачная бабка, хранитель гостевого дома, оказалась нежным ангелом. Она топила печку, чтобы мы не замёрзли, выставляла к печке стулья, чтобы развесить на них купальники и полотенца, предлагала чай с мёдом, давала хорошие советы (действительно хорошие). В микрокомнате окно открывалось внутрь и в открытом виде занимало собой полкомнаты. За окном лил дождь, так и лил всю ночь то громче, то тише. Под окном, на стенке, обнаружилось художественное высказывание, сделанное красной помадой: на мой взгляд, это был циклоп, хотя, возможно, Чебурашка или муха-мутант — она приветливо смотрела на меня сквозь ночь одним глазом, я просыпалась, засыпала опять и утром почувствовала, что помолодела.

Медленно, под проливным дождём мы двинулись. И тронулись. Тут хочется поставить точку, но не надо — мы двинулись и тронулись завтракать, гулять, купаться в минералке, а сами по себе мы двинулись и тронулись уже давно. В кафе «Мессалина» (а может, «Мандолина»?) мы зашли из умиленья и поржать. Оно отличается тем, что какой бы напиток человек там ни заказал, ему обязательно нальют немыслимое, что с ним делать — непонятно, но пить немыслимое нельзя. Вот мы зашли поинтересоваться, не попрали ли они традицию. Кое-что действительно изменилось: кафе «Прозерпина», стоящее рядом с нашим ответом онсенам, стало, оказывается, нашим ответом дорамам! Там работали два мальчика и девочка. Один, улыбаясь как кинозвезда, принимал заказы, на нём была бандана, на бандане — высокое синее небо. Второй выглядывал из-за занавесок, а потом снова прятался за ними (наверное, в этом была концепция или хотя бы этому была причина). Девочка в красной футболке и красной головной повязке ходила между столиками, даже не подозревая, что превращает происходящее в кино одним своим присутствием. Мужик в кирзачах немного выбивался из стилистики, но, видимо, был нужен по сюжету. Мальчик из дорамы немедленно принес нам немыслимое. Это был капуччино без молока, и только стадо коров обескураженно мычало за окном. Вкус был настолько аутентичен, что я потеряла лицо с первым же глотком. Традиции сохранились. Зато именно там, в «Скарлатине», мы окончательно раскрыли тему любви, встретившись с побратимом loveаша — соусом чили «Любимый бегемот».

Час спустя мы снова сидели в тёплой минералке под холодным дождём. Капли, отталкиваясь от воды, так высоко подпрыгивали, что под определенным углом можно было увидеть, что дождь идет вверх. В поле моего зрения все были счастливы. Влюблённые носили друг друга на руках, многодетные отцы купали детей пачками, иногда прихватывая чужих, старики держались за руки, осторожно спускаясь в воду, подружки болтали, сидя на бортике. Все были некрасивы, и от этого было легко. Избытки, недостатки, синяки, морщины выглядели как есть — просто фактом жизни, неважным на фоне самой жизни. Хорошо было всем. Может, для всеобщего счастья просто нужно больше бассейнов с минералкой?

За гатью — гать

Дня три мы склоняли Усть-Камурастуй. Сначала не могли выговорить, потом просклонять... Камурастуй — название ручья и артикуляционная проблема. А если учесть, что существуют ещё два ручья с названиями Камур-Ясдо и Камурястый, и у каждого по несколько вариантов написания и произношения... то десять отличий не найдено и тридцать три корабля точно не вылавировали. В общем, решительно собрались туда, невзирая на топонимический троллинг и проблемы с дикцией. А на скальники Олхинского плато в этот раз решили не ходить, это у нас как-то криво получается. Я напекла пирожков: поход с пирожками — совсем другое дело, чем поход без пирожков. Завербовала подростка — я всегда говорю «пошли с нами, там такая красота», и она верит, а потом говорит, что впредь как только услышит про красоту, сразу будет отказывать в грубой форме, возможно даже пнёт. Но раз за разом соглашается — юна, наивна. С нами увязалась собака Тайга — она не знала, что мы собираемся ходить целый день, и тоже жестоко раскаялась, когда было уже поздно. Время от времени собака убегала, и мы начинали орать: «Тайга! Тайга!», стоя как раз в тайге. Выглядели так, как будто просто не можем молчать и сейчас заорём: «Ручей! Ручей! Бревно! Бревно!»

Сначала мы познали гать и всё хорошее, что можно о ней сказать: что это не повелительное наклонение, что наша задача — не ударить в гать лицом, что возможен призыв «Ой ты гать еси, добрый молодец», побуждающий добра молодца обеспечить переправу беспечным кукушкам, что за гатью — гать...

— Под гатью топь, над топью гать, — пыталась идеально сформулировать Дашка, но проблемы с дикцией как начались с Камурастуя, так и не покидали нас до самого конца. «Над Катью топь, под топью Кать... я иду искать!» — так прозвучала её идеальная формулировка, и мне ничего не оставалось, кроме как пожаловать к жабе — такова сила слова, подкреплённая фирменной вестибулярностью.

Мы шли ольховыми коридорами, узкими, зелёными, уходящими вниз, маленькая рыжая собака выглядела как идеальная лиса, из леса махали энты,